Лебеди летят над тайгой - Семён Михайлович Бытовой

считаются очень сильным тонизирующим средством. Чаще всего, для более успешного лечения, больным приготовляют лекарства из смеси пантов и женьшеня. Считается, что самые целебные панты у пятнистого оленя — хуа-лу; цена на них в свое время доходила до тысячи рублей за пару. Рога изюбря стоят на втором месте и ценятся значительно ниже, но и они стоили в старину около пятисот рублей пара. Ныне у нас пятнистые олени содержатся главным образом в звероводческих совхозах-питомниках, и редко когда встретите их в открытой тайге. Поэтому главная охота идет на пантовых изюбрей, которых тоже осталось немного.

...Мы вышли в тайгу в одиннадцатом часу, и Нечебуренко был этим крайне недоволен. Предстояло добрую часть дневного пути проделать под палящими лучами солнца.

Впереди, словно указывая дорогу, петляла меж высоченных лиственниц узкая тропинка. Временами она совсем терялась в густых зарослях лещины, мокрых от утренней росы. Повсюду валялся колодник; вперемежку с высокими елями стояли склонившиеся набок, неуклюжие недоростки-елочки с голыми, без хвои, ветками. Тополь чередовался с березой, лиственница — с пихтой. А в подлеске больше всего было пушистой ольхи, черемухи, рябинолистника. Много лежало сухого валежника. Он хрустел под ногами, как тонкий осенний ледок на ручьях.

— Вот видишь, под ичигами и то хрустит, а если бы сапоги не снял... — произнес Иван Федорович, видимо весьма довольный, что переобул меня в свои чудесные мягкие ичиги. В них действительно было легко шагать по тайге.

И он стал мне рассказывать об изюбре, у которого очень острое зрение, чуткий слух, тонкое обоняние. Мельчайший шорох листвы, совершенно не улавливаемый человеком, отлично слышит изюбрь за полкилометра. К тому же изюбрь так стремителен в беге, что в особенно опасные для него мгновения опережает выстрел.

Должен сказать, что Иван Федорович был очень внимателен и, казалось, даже доволен, что взял меня с собой на пантовку.

Он ушел немного вперед, пока я выпутывался из густых колючих зарослей. Когда же я, наконец, выбрался из них, то заметил, что Нечебуренко быстро снимает с плеча ружье.

— Ко мне, мигом! — сдавленным шепотом произнес он. — Рысь на дереве!

Я кинулся к нему, в кровь изодрав о колючие иглы лицо и руки, еще не совсем сознавая, что́ там произошло.

— Где рысь? — спросил я, охваченный страхом.

Он глядел на дерево, словно искал там хищника, и по выражению его лица я увидел, что Нечебуренко очень взволнован.

— Наверно, рысь следила за нами, — сказал он тихо, — заметила, что мы разошлись, и уже приготовилась к нападению. Так она притаится в густых ветках, что не учуешь ее. Она, проклятущая, за тобой следит, каждый твой шаг считает. Хорошо, что заметил, а то бы спрыгнула прямо на плечи. Мне однажды уже пришлось испытать такое дело...

И он рассказал действительно страшный случай, который с ним произошел.

Дело было осенью. Тайга еще стояла густая, зеленая, точно переживала свое второе буйное цветение. Иван Федорович, утомившись от долгой ходьбы, прислонился к тополю, который обвили густые разросшиеся лианы китайского лимонника, закурил и стал прислушиваться к трубным звукам изюбрей. Он уже хотел было срезать кусок бересты, свить трубу и поманить рогачей к себе поближе. Но не успел подойти к березе, росшей поблизости, как вершина тополя над ним закачалась и на плечи Ивану Федоровичу прыгнула рысь. Скорее инстинктивно, чем сознательно, он упал и придавил тяжестью своего тела разъяренного хищника. Рыси все-таки удалось выскользнуть и оседлать таежника. Она уже потянулась к горлу Нечебуренко, но тот в какое-то мгновение успел сунуть ей в раскрытую пасть дуло своего ружья, которое, к счастью, висело у него на груди. Рысь, обломав клык о железо, заревела, и Нечебуренко сильным ударом ноги отшвырнул ее. Когда она снова кинулась, то навстречу ей грянул выстрел. В двух шагах от охотника рысь вытянулась, уткнув морду в траву.

— Ох, и неприятное дело было! — вспоминал Иван Федорович. — Дальше в тайгу уже не пошел. Лег на траву рядом с мертвым хищником и весь день пролежал. Еле к вечеру очухался: здорово помяла она меня, проклятущая. Вот вернемся в Ключевую, придешь в хату ко мне, увидишь шкуру этой рыси — кра-а-сивая шкурка!

Солнце закатывается. На темные ветви деревьев садятся птицы, особенно много рябчиков. Я предлагаю Ивану Федоровичу «снять» несколько рябчиков на ужин, но он смеется:

— Когда идешь за изюбрем, нельзя шуметь. Стрельну — выстрел отзовется далеко в сопках, звери учуют, попрячутся.

Разводим костер, садимся у огня, открываем банку консервов, быстро ужинаем. Иван Федорович, к моему удивлению, не дождавшись, пока закипит вода в чайнике, лег на подстилку из хвороста и сразу заснул крепким сном усталого человека. А мне не спалось. До часу ночи просидел я у костра, все время поддерживая пламя и прислушиваясь к шелесту листвы. Я все время думал о рыси, которая напала прошлой осенью на Ивана Федоровича, и особенно о той, которая сегодня готовилась на него напасть.

Оморочка была у Ивана Федоровича спрятана в ивовых зарослях, завалена хворостом и травами и, несмотря на то, что лежала здесь с прошлой осени, не требовала ремонта. Иван Федорович выволок ее из укрытия, спустил на воду. Разместив на дне наши вещевые мешки, укрыв их свежей травой, чтобы в случае дождя они не промокли, он вывел оморочку на середину реки. Затем, сильно отталкиваясь шестом, погнал ее вверх по течению. Наш путь был на Алгу, небольшую таежную речку — любимое место изюбрей.

Там они по ночам пьют студеную воду и лакомятся подводными растениями.

Вот так, когда смотришь на тайгу и горы со стороны, по-настоящему ощущаешь величие здешней природы. Я заметил, что даже Иван Федорович, который тут часто бывает, любуется берегами. Вон впереди выстроились в ряд стройные кедры; их сменяют ильмы с широковетвистыми вершинами; чуть подальше старые липы с дуплистыми стволами, над которыми кружатся дикие пчелы; за ними высоченные тополя — из ствола такого тополя можно выдолбить великолепный бат. Потом взгляд мой остановился на амурском бархате. Здесь еще не побывали кородеры, и деревья светятся на солнце серебристо-сизой корой.

Я чувствую, что Иван Федорович устал, и прошу его передать мне шест, но он не сразу соглашается.

— Дело это, паря, серьезное, — говорит он. — Не так ловко взмахнешь шестом — и опрокинемся, а тут быстрина-то какая...

—