Сияние твоего сердца - Мария Линде

Кажется, Ливень еще что-то рассказывает, и довольно интересно, но я отвлекаюсь – доктор Асиано как раз присылает мне сообщение, в котором просит подняться на третий этаж крайнего корпуса слева, где он меня встретит.

– Ты можешь сходить посмотреть памятник и порисовать, – говорю я Ливню. – Или пойти в кафе. Я тебя наберу, когда освобожусь.

Он хмурится и явно недоволен тем, что я оставляю его ждать, но не спорит – достает скетчбук и пенал с маркерами и обещает быть поблизости. Я ухожу.

* * *

День ясный, солнце бликует на всем вокруг – на металлических перилах у входа, в окнах палат, в цветах на клумбах, которые только что полили. Пахнет близким летом – мокрой землей, теплом и свежей зеленью. А в Нидерландах сейчас какой-то бесконечный февраль. Жизнь вокруг кипит и пульсирует в своем обычном ритме, но чем ближе я подхожу к назначенному месту, тем яснее понимаю – что-то не так. У дискордов не развита интуиция – мы не используем эмоциональные связи, мы полагаемся на логику, а во всем происходящем явно кроется какая-то логическая ошибка, которую я никак не могу вычислить.

Доктор Асиано встречает меня у лифта. В этот раз от его лоска мало что осталось – он выглядит усталым и каким-то помятым. Серое лицо, глубокие тени под глазами, засаленные волосы – как будто он не уходил с работы с тех самых пор, как мы виделись. Но белый халат свежий. Может, он переоделся как раз перед нашей встречей. Едва мы здороваемся, Асиано отводит меня в сторону:

– Сюда, пожалуйста. В этом крыле ремонт и часть помещений закрыта, идите прямо за мной…

Мы быстро идем, почти бежим, по каким-то коридорам, потом спускаемся по лестнице и проходим через несколько помещений с голыми стенами и торчащими из стен проводами. Я стараюсь запоминать дорогу, но скоро уже не уверена, с какой стороны мы пришли, – планировка здесь слишком сложная. Потом мы оказываемся в просторной комнате с закрытой металлической дверью, и доктор Асиано не открывает ее, как все предыдущие. А та, через которую мы только что прошли, захлопывается с грохотом – и нас окутывает гулкая, пыльная тишина.

– Мы пришли, Сэйнн.

Я оборачиваюсь, уже поняв, что попала в ловушку. Помещение просторное – наверное, будущая операционная, солнце ярко ее освещает сквозь большие окна. Выдержат ли мои кости, если я прыгну с… какого этажа? Впрочем, на окнах стеклопакеты, вряд ли получится…

Среди заляпанных краской и побелкой столов со стройматериалами я не сразу замечаю в углу каталку, на которой под белой простыней угадываются очертания тела.

Доктор Асиано закрывает за собой дверь на какую-то хитрую защелку и встает рядом с каталкой.

– Я понимаю, что для тебя это ничего не значит, – говорит он мне. – Но я решил дать вам возможность попрощаться.

Он откидывает простыню, и я невольно подхожу ближе, зачарованная близким присутствием самой большой и непреодолимой силы в мире – смерти.

Передо мной лежит доктор Герцен. Бледная, с бескровными губами и сомкнутыми ресницами, она напоминает статую печального кладбищенского ангела, темно-каштановые волосы в лучах солнца светятся золотом и похожи на нимб. Она была бы очень красива, если бы не широкие багровые шрамы с обеих сторон шеи и не больничная рубашка, вся в пятнах крови.

Единственный человек, который заботился обо мне все эти годы, мертв, а я не чувствую ничего, кроме холодного любопытства. И некоторой досады – стоило ехать в такую даль! Что, нельзя было сообщить мне это по телефону?

Я поднимаю глаза на доктора:

– Вы сказали, что она ждет меня.

– Она ждала, Сэйнн. Ее доставили в тот же день, когда ты была здесь, а на следующее утро нашли без сознания на полу рядом с твоей палатой. Мы поддерживали ее жизнь еще сутки, но она больше не приходила в себя. Потом она умерла.

Значит, это был не сон и я действительно видела Герцен у себя в палате ночью. Но… что произошло?

Асиано вновь накрывает тело и отходит к окну, продолжая говорить – ровным, монотонным голосом, будто читая заученный текст:

– Я получил письмо, в котором Сара просила найти тебя, если с ней что-то случится, – у ее нотариуса были распоряжения на такой случай. Но сначала скажи, с тобой ничего странного не происходило в последнее время? После того как ты вернулась в Амстердам?

Как он узнал? Я ведь даже Хэйни ничего не рассказывала…

– Вы чем-то меня накачали. С той капельницей, – говорю я без вопроса. – Или с пластырем. Плохая шутка, доктор.

Асиано смеется, но как-то горько, болезненно – смех больше похож на мучительный кашель. В ярком солнечном свете его лицо еще бледнее и тени под глазами еще заметнее.

– О нет, что ты, никаких шуток. С капельницей все было в порядке – обычный раствор, обследование показало, что ты немного обезвожена. Наверное, пьешь кофе литрами? Про пластырь вообще смешно. И все-таки как ты себя чувствуешь, Сэйнн?

– Если хотите что-то узнать, сначала расскажите мне, что происходит.

– Ты всем врачам так отвечаешь на вопрос о самочувствии? – с усмешкой уточняет Асиано.

– Нет. Только тем, кто обещает мне живого человека, а предъявляет труп без всяких объяснений. От чего на самом деле умерла Герцен?

– Из нее ушла жизнь.

– Очень точный диагноз. Вы же доктор!

– Да. Но точнее я пока не могу тебе сказать.

– О боги, да что тут вообще происходит?! – не выдерживаю я. Мой голос гулким эхом отражается от голых стен, из которых торчат провода. Интересно, тут есть электричество? И если есть, как насчет пытки электрошоком, потому что загадки меня уже утомили. – Что вы со мной сделали? Вы вообще хоть представляете, с кем связались? Я вам не лабораторная мышь для ваших чокнутых экспериментов…

Но Асиано даже не смотрит на меня – он смотрит сквозь пыльное стекло во двор и, кажется, так ушел в свои мысли, что совсем обо мне забыл.

– Я ничего не делал, Сэйнн, – говорит он, вновь поворачиваясь ко мне и складывая руки на груди. – Когда Сару доставили сюда, после операции она почти не могла говорить из-за поврежденных связок и потери крови. Но она несколько раз повторила твое имя. Это все. Остальное я узнал, когда ее не стало. Что до… твоего самочувствия, о котором ты не хочешь говорить… Предполагаю, что за последние пару дней ты испытала резкий всплеск эмоций, повышенную чувствительность, может даже плакала или влюбилась. Было такое?

– Э-э-э, ну… – У меня все еще проблемы с тем, чтобы как-то назвать то, что я чувствовала. Потому что это было настолько странно, что у меня даже слов подходящих нет.

– Ладно, можешь не вдаваться в детали. Но считай, что ты как будто получила на время искусственную душу.

– Чушь какая-то. Как душа может быть искусственной?

– Ну искусственный интеллект же бывает. Конечно, это не то же самое, что настоящие мозги, но лучше, чем совсем никаких.