Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

Я молчал и злился. Бабонькой я звал бабушку редко и толькоесли мне нужно было что-нибудь выпросить. Обнять же ее мне казалось чем-тоневозможным. Я не любил ее и не мог вести себя с ней, как с мамой. Я обнялбабушку один-единственный раз после ее ссоры с дедушкой и чувствовал, как этоглупо, как ненужно и как неприятно. Но еще неприятнее было, когда бабушка, выражаясвою любовь, разворачивала меня спиной и холодными, мокрыми, со щекочущимиволосками губами прикладывалась к моей шее.

— Только в шейку целую его! — объясняла оназнакомым. — Только в шейку! В лицо нельзя — зачем я ему к личику заразойсвоей лезть буду. В шейку можно.

От бабушкиных поцелуев внутри у меня все вздрагивало, и, елесдерживаясь, чтобы не вырваться, я всеми силами ждал, когда мокрый холодперестанет елозить по моей шее. Этот холод как будто отнимал у меня что-то, и ясудорожно сжимался, стараясь это «что-то» не отдать. Совсем иначе было, когдаменя целовала мама. Прикосновение ее губ возвращало все отнятое и добавляло впридачу. И этого было так много, что я терялся, не зная, как отдать что-нибудьвзамен. Я обнимал маму за шею и, уткнувшись лицом ей в щеку, чувствовал тепло,навстречу которому из груди моей тянулись словно тысячи невидимых рук. И еслинастоящими руками я не мог обнимать маму слишком сильно, чтобы не сделать ейбольно, то невидимыми я сжимал ее изо всех сил. Я сжимал ее, прижимал к себе,чтобы никогда не отпустить, и хотел одного — чтобы так было всегда.

Я все время боялся, что с мамой случится что-то плохое. Ведьона ходит где-то одна, а я не могу уследить за ней и предостеречь от опасности.Мама могла попасть под машину, под метро, на нее мог напасть убийца сзаточенной спицей в рукаве, о котором говорила мне бабушка. Глядя ночью в окнона темную улицу, где зловеще мерцали белые фонари, я представлял, какпробирается к себе домой мама, и невидимые руки из моей груди отчаянно простиралисьв темноту, чтобы укрыть ее, уберечь, прижать к себе, где бы она ни была.

Я просил маму не ходить поздно вечером, просил осторожнопереходить улицу, просил не есть дома, потому что бабушка уверила меня, будтокарлик-кровопийца подсыпает ей в ужин яд, и ненавидел свое бессилие, из-закоторого не мог быть рядом и проверять, как она меня слушается.

Однажды мама сказала, что придет и принесет мне книжку.

— «Я умею прыгать через лужи» называется. Лошадка туткакая-то на обложке… — сказала она по телефону.

В тот день она очень задержалась, и, думая, что ее убили, яходил из угла в угол, плакал и повторял про себя: «Последнее ласковое слово,которое я от нее услышал, было — "лошадка"».

Слово «лошадка» относилось не ко мне, но звучалодействительно ласково и очень приятно, а все приятные слова исходили только отмамы. Дедушка называл меня иногда шутливо дурачком, чмуром или подгнилком,бабушка называла меня котиком и лапочкой, когда я болел, — но я забывал обэтих словах, как о проглоченных порошках и таблетках. Произнесенное однаждымамой слово «кисеныш» я долго потом повторял про себя перед сном.

Я запоминал каждое сказанное мамой ласковое слово и был вужасе, представляя, что слово «лошадка» последнее, что придется мне запомнить.Когда мама наконец пришла, я бросился к ней на шею и обнял как вернувшуюся комне жизнь.

Кроме мамы, я обнимал иногда дедушку, но, конечно, совсем нетак. Я радовался, когда он возвращался с концертов с сувенирами, некоторые изкоторых дарил мне, обнимал его на секунду, чтобы показать, что рад еговозвращению, но кроме этой недолгой радости ничего не чувствовал. Приехав,дедушка сразу становился привычным, и обнимать его больше не хотелось.

И все же я думал, что тоже люблю его, не так, как маму, идаже не вполовину, но все-таки люблю, и меня задело, когда однажды он вдругсказал, что я люблю не его, а его подарки. Я почувствовал себя виноватым излился, что такие глупые слова заставляют меня переживать непонятную вину. Язабыл о них, но потом произошла история с магнитофоном, которая случилась занесколько дней до прихода Чумочки и которую я подробно сейчас расскажу…

Время от времени дедушка уезжал за границу, и тогда егоподарки бывали действительно хороши. Правда, надо было быть осторожным и неблагодарить дедушку раньше времени, потому что, случалось, предназначенный мнеподарок оказывался потом вовсе не для меня. Так, вернувшись из Финляндии,дедушка торжественно вручил мне маленький фонарик, я весь день бегал с ним поквартире и всюду светил, а вечером оказалось, что фонарик дедушка привез себедля рыбалки. В другой раз дедушка привез спиннинг и сказал, что это для меня,потому что скоро на рыбалку мы поедем вместе. Я поставил спиннинг в угол узеркала и думал, что теперь у меня есть еще одна замечательная вещь, кромежелезной дороги, но дедушка унес спиннинг в гараж, а когда мы с ним поехали нарыбалку, дал мне ловить совершенно другим. Бывало и так, что подарок навернякапредназначался мне, но бабушка забирала его и говорила, что я лодырь итунеядец, а подарок она отдаст Ванечке из соседнего подъезда, который учит вМИМО два языка, занимается спортом и не пьет из своей бабушки кровь.

Из поездки в Ирак дедушка привез магнитофон. Я не толькопонимал, что эта вещь не для меня, но даже не смел посмотреть на нее какследует, боясь, что дедушка заметит мой интерес и подумает, будто я на что-топретендую. Пряча глаза, полные тайного желания, я делал вид, что магнитофонменя совсем не волнует, а куда больше занимают меня мелочи вроде банки халвы инабора турецких сладостей.

— Смотри-ка, как упаковали! — восхищенно говориля, поворачивая в руках жестянку с халвой, и незаметно бросал в сторону коробкис магнитофоном жадные взгляды.

— Так, ну посмотрим, что же я купил, — сказалдедушка и, взяв коробку на колени, стал ее распаковывать.

— Магнитофон, что ли? — спросил я как можнонебрежнее.

— «Филипс», — гордо прочитал дедушка название.

— Только кретин мог «Филипс» купить, — тономзнатока заявила бабушка. — Надо было с Белокуровым посоветоваться. У негодавно такая техника есть, он разбирается. Он бы сказал тебе, что надо брать«Сони» или «Грюндиг». Но ты же осел самонадеянный, где какое дерьмо лежит,сразу, не разобравшись, схватишь.

— Ну почему дерьмо, Нина?! Хорошая фирма, известная…

— «Сони» или «Грюндиг»! — отрезала бабушка. —Фи, барахло, весь из пластмассы…

Я не знал, чем отличается «Филипс» от «Сони» или от«Грюндига» и чем плоха пластмасса, но показавшийся из коробки магнитофонзаворожил меня. По-прежнему боясь себя выдать, я стал невзначай рассматриватьрисунок на упаковке, потом пристально заинтересовался прилагаемой кассетой,потом инструкцией, а потом интерес брызнул наружу. Пока дедушка вертелмагнитофон так и сяк, не зная, с какой стороны за него взяться, я уже понял, какоткрывается крышка для кассеты, сунул палец между дедушкиных рук и нажал нанужную кнопку. Крышка открылась. Дедушка растерялся от моей наглости, а ядостал из коробки кассету, вставил ее и закрыл крышку так уверенно, словнопользовался этим магнитофоном всю жизнь.