Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

— Так ты себя еще и виноватым чувствуешь?!

— Сегодня нет! — спохватился дедушка. — Всемупредел есть. Завтра приду, а сейчас пусть думает, что я совсем ушел. Такое онавсе-таки не часто устраивает. Вообще с тех пор как Саша у нас появился, онаспокойнее стала. А что было, когда Оля замуж вышла! «Это ты ей квартирупостроил! Ты из нее половую психопатку воспитал! Хочешь, чтоб она, как я, всюжизнь ничтожеством оставалась!» А Оле тогда двадцать семь лет было, не то чтошкольница какая-нибудь. И целый год, пока Саша не родился, никакого житья небыло. Клял себя за квартиру эту, но назад же не заберешь. Потом Саша появился,она стала к ним ездить, помогать — вроде успокоилась. Но то с Олей поругается,то с мужем — каждый раз в слезах возвращалась. А отплачется, примется за меня.Все, что им недоговорит-недоскажет, — все на мою голову. Грех так думать,но я, когда они развелись, с облегчением вздохнул. Отдышался, так года непрошло, Толя этот, карлик, появился. Только я Олю уговорил к нам переехать, какобухом нас по голове. Ох, что с бабкой было! Неделю лежала, в одну точкусмотрела. Есть перестала почти, руки дрожат, осунулась. Меня тогда в кино нароль хорошую приглашали — отказался, не мог ее оставить. Потом вроде пришла всебя, так Оля с Сашей в Сочи уехали. Такие проклятья были, я думал, оба впсихушку попадем, а я первый. Вот, прости меня, Господи, за такие слова, спаслотолько, что Саша больной вернулся. Оля его нам оставила, бабка ожила словно.Стала лечить его, даже про карлика этого забыла. «Сашенька, Сенечка…» — толькои было от нее слышно. Потом со временем опять разошлась, но уж не так, какраньше. Болел-то Саша постоянно, возиться с ним все время приходилось да иприходится. Она души в нем не чает. Если б не он, не знаю, что бы с ней и было.А Оля им все равно заниматься не может, мы его поэтому и не отдали. Моталась вэти Сочи чуть ли не каждый месяц. Ее после института и в театр приглашали, и вкино сниматься — все забросила. Одну роль сыграла — пару эпизодов и толькоездила — «гения» этого от пьянства спасала. И пусть бы ездила, но ребенкабросить как можно было?! Ненавижу карлика этого! А он уж сидел бы тише воды, невысовывался, так нет — мало того, что в квартиру мою въехал, еще и в отношениянаши лезет! Письмо мне написал такое, что меня аж трясло, когда читал. Я тебепрочту сейчас. С собой ношу, не дай бог бабке на глаза попадется…

Дедушка достал из внутреннего кармана пиджака большойпотертый бумажник, открыл застегнутый на «молнию» кармашек и вытащил оттудасложенный вчетверо и стершийся на сгибах листок.

— Два года назад написал, когда сюда переехал, —пояснил дедушка и торопливо, словно поскорее хотел избавить свои глаза отнеприятных строчек, начал читать:

«Уважаемый Семен Михайлович. Я пишу это письмо, желая помочьОле и Саше. Может быть, наивно надеяться, что письмо может чем-то помочь, но явсе-таки надеюсь. Нервная обстановка в доме, разъедающая душу ребенка, травляродной матери у него на глазах, кроме крайнего вреда всей его нравственности,ни к чему другому привести не может. Он попал в положение, когда еговолей-неволей заставляют предавать собственную мать, когда он постоянностановится свидетелем чудовищных сцен, подобных той, что произошла три годаназад около цирка и которую я не могу Вам простить, хотя Вы наверняка считаете,что прощать Вас или не прощать я не имею никакого права. Как Вы могли силойоторвать ребенка от плачущей матери? Как Вы могли поднять руку на собственнуюдочь?»

Дедушка замолчал, оторвал глаза от бумаги и столкнулся свопросительным взглядом Леши.

— Отпихнул я ее, Леш. Не ударил, но отпихнул. Чтобзнала, что не надо шутить со мной. Я решил, что он с нами останется, значит,так и будет. Что это такое: взять тайком со двора, увести? Да еще в цирк, так,что он от аллергии чуть не задохнулся. Отпихнул и сказал, чтоб думать о нем несмела. У нее карлик есть, пусть о нем думает. А он смотри что дальше пишет:

«Я теперь понимаю, отчего Саша говорит матери: «Мама, янарочно говорю, будто тебя не люблю, чтобы бабушка не сердилась, а я тебя оченьлюблю!» Надеюсь, Вы не передадите этого Нине Антоновне, чтобы не навлечь наСашу ее гнева. Вы можете как угодно относиться к своей дочери, Вы можете быть оней даже дурного мнения. Как это ни печально — это Ваше дело. Хотя для меня этои больно, и непонятно — Оля человек с редкими достоинствами, чистый,самоотверженный, талантливый, благородный. Какие у Вас могут быть к нейпретензии, касается только Вас, но отнимать ребенка у матери и отнимать мать усына — немыслимо, преступно. Не знаю, известно ли Вам, что Оля носит в своеммедальоне Ваш портрет. Если неизвестно, поймите наконец, что Вы делаете сосвоей дочерью, с ее горькой любовью к Вам и к сыну.

И еще. Пожалуйста, не бойтесь, что я тут в чем-тозаинтересован для себя. Вам трудно поверить в это, а мне почти невозможно Васубедить, что наши отношения с Олей построены не на моем желании получитьпрописку в Москве, а на взаимной привязанности и, если хотите, любви. И я всееще не спешу оформлять наши отношения официально, в чем Вы опять видите толькоотрицательную сторону, инкриминируя мне безобязательное сожительство и лишаяправ вмешиваться в отношения семьи как постороннего и чуть ли не какпроходимца. Поймите, как это ни горько звучит, для Оли важнее всегонезависимость от вас. Влияние Нины Антоновны, унижающее в ней человека,женщину, не могло пройти бесследно. Оно глубоко проросло в ней, и если Выукоряете Олю за профессиональную несостоятельность, то поймите, что на первомместе стоит несостоятельность человеческая, в которой виновна Нина Антоновна икосвенно Вы. Оля боится каждого самостоятельного шага, и еще один поводобвинить меня, но ее поездки в Сочи, возможно, стоили двух-трех не сыгранныхролей (которые, я убежден, она еще сыграет), ибо первый раз в жизни дали ейощущение свободы. Развить самостоятельность возможно только при полнойматериальной независимости, которой, насколько я знаю, Оля была лишена всюжизнь, выпрашивая у вас деньги до двадцати шести лет, а потом и отдавая вам всезаработанное собой и мужем на нужды хозяйства, которые Нине Антоновне былиякобы известны лучше. Даже шуба, купленная Олей на деньги от своей первой роли,до сих пор висит у Нины Антоновны в шкафу. Начало наших отношений положилоконец всякой помощи с Вашей стороны, но говорить о независимости смехотворно.Перебиваться случайными заработками, жить впроголодь, отнимая иногда у себя последнийв прямом смысле слова кусок, чтобы купить игрушку отнятому сыну, оказалосьвозможным для Оли целых три года. Надолго ли хватит ее еще? Профессия художникане слишком надежна, чтобы обеспечивать семью, но я обещал Оле и обещаю Вам, чтоприложу все силы, и только получив возможность содержать ее и содержать ее сына(простите, но, по моему убеждению, Саша рано или поздно должен вернуться кматери) я пойду на официальный брак. Я не ищу себе пути к отступлению, новынужден предварить устойчивое материальное благополучие законному оформлениюнашего с Олей союза, ибо влияние Ваше все еще сильно, и, хотя Оля всяческиотрицает это, я не могу не замечать проскакивающие иногда в ее душе сомнениянасчет чистоты моих намерений. Боюсь, доказывать, что мне нужна не прописка,придется не только Вам. Уйдет ли на это год или два, но я стану законным мужемВашей дочери и, хотелось бы верить, отцом ее сыну. Сегодняшнее моенеопределенное положение лишает меня права голоса, лишает права что-либотребовать, но, смею надеяться, статус супруга даст мне такие права, и несочтите за дерзость, я буду просить Вас о том, о чем не решается проситьОля, — передать Сашу нам, вернуть его матери. Я уповаю на Вашеблагоразумие и верю, что решить этот вопрос удастся бесконфликтно — разумно ипо-человечески. Если Саша действительно очень болен и его болезни не естьглубокая неврастения, вызванная бабушкой, или, что тоже вероятно, плод еефантазии, мы найдем врачей, найдем лекарства и будем заниматься его лечением сне меньшей отдачей, чем Вы и Нина Антоновна.