Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев

— Ты что вообще?! — осадил меня дедушка. — Ятебе разве разрешил?

— Да я просто показал, как вставлять, — ответил я,поспешно вернувшись к небрежности.

— Ну и нечего трогать!

— Что ты ему не даешь! Пусть разберется ребенок что кчему, — потребовала бабушка. — У него светлая голова, он лучше тебяпоймет. Будет языком заниматься с педагогом, будут записывать, что им нужно.

Дедушка оторопел. Я тоже. Первый раз бабушка была на моейстороне. Она не только не забирала то, что предназначалось мне, она разрешалапользоваться тем, что явно должно было остаться для меня запретным!

Чтобы не спугнуть бабушкино покровительство и надежду, вкоторую трудно было поверить, я изо всех сил сдержал в себе взорвавшеесяликование.

— Вот пуск. Вот перемотка. Запись, — стал япоказывать дедушке, стараясь оставаться по-прежнему сдержанным и небрежным.

Теперь я делал вид, что для меня важно именно разобратьсячто к чему, а к возможности пользоваться магнитофоном, которая на самом делеменя ослепляла, я отношусь без особого почтения и даже свысока. Мы быстроосвоили немногочисленные кнопки, и я предложил записать что-нибудь на кассету,но дедушке нужно было уходить. Он хотел убрать магнитофон обратно в коробку, нобабушка сказала:

— Оставь, пусть он разберется до конца. Потом придешь,все тебе покажет.

— Я вообще-то не для него купил, — проворчалдедушка.

— Ничего, в кои-то веки поступишься чем-то. Не всюжизнь эгоизм свой цацкать. Больной, покинутый ребенок, пусть хоть одна отрада унего будет, магнитофон этот сраный. Заслужил мальчик страданиями своими.

Я не верил своим ушам. Дедушка ушел недовольный. Магнитофоностался на столе.

Я смотрел на его гладкие блестящие бока, на полированныекнопки, на стрелку в маленьком прозрачном окошке, чувствовал запах свежейпластмассы и магнитной пленки и боялся притронуться к этому внезапносвалившемуся счастью. Я включил встроенный в магнитофон приемник, поймалкакую-то музыку, и оказалось, что ее можно записывать. Горела красная лампочка,крутилась кассета, прыгала в такт ритму умная стрелка. Вид работающей,послушной моей воле техники закружил мне голову. Но главное было не это! Явсегда чувствовал себя хуже других, и пределом моих мечтаний было хотя быоднажды оказаться в чем-нибудь, как все. И вдруг я впервые почувствовал себя нехуже других, а лучше! Старшие ребята из циркового училища часто собирались унас во дворе компанией и слушали в беседке магнитофон. Звуки незнакомой икакой-то очень замечательной музыки вызывали смертельную завистьнепосвященного, но приобщиться к тайне было немыслимо. Потом магнитофонпоявился у Борьки… Он включал мне ту самую музыку, которую крутили ребята изциркового, и объяснял, что это «Битлз». Ставил хриплого певца со звучнойфамилией Высоцкий и смотрел с таким превосходством, что у меня темнело в глазах.И вот теперь у меня тоже магнитофон! Я буду слушать «Битлз», как цирковыеребята, буду слушать хриплого Высоцкого, распахнув окно и поставив магнитофонна подоконник, как делал Борька, но буду лучше них всех, потому что у них«Электроника», а у меня «Филипс».

От сердца отхлынула привычная зависть. Юные техники итанцоры, моржи и мотогонщики перестали быть занозой — превосходство в чем-тоуспокоило меня во всем. Я понял, что если увижу теперь по телевизоруотвратительного мальчика моего возраста, который поет и мотает головой на манервзрослого, или фильм, в котором такие же сверстники плавают с аквалангами иловят шпионов, в то время как я, сделав математику со среды по пятницу, сдаю скомпрессом на спине анализ крови, меня не затрясет от раздражения и злости. Яусмехнусь и подумаю про себя: «Ха, а у меня зато "Филипс"!» Инеобычный покой укрыл меня, как теплое одеяло.

— Что ты вертишь туда-сюда?! Кокнешь, гицель этот потоммне всю печень выест, — сказала бабушка, застав меня в разгар эйфории.

— Да вот разбираюсь… — снова небрежно сказал я итоном человека, который во многом уже разобрался, добавил: — Тут как раз кнопкаесть, если не музыку, а голос записывать. Языком, например, заниматься…

— Вот это хорошо! — одобрила бабушка.

Указанная мною кнопка на самом деле устанавливала на нольсчетчик, но, пользуясь бабушкиным неведением, я придумал ей другое назначение,чтобы показать — баловство музыкой меня не привлекает, я человек серьезный имагнитофон собираюсь использовать для дела. Чтобы бабушка точно не заподозриламеня в крамольных намерениях, я указал на коробку, где был нарисован орущий вмикрофон волосатый певец, и вроде невзначай сказал:

— Надо же рожу такую нарисовать. Можно подумать, всетакое записывать будут.

Успокоенная моей благонадежностью бабушка снова оставиламеня с магнитофоном наедине, и я тут же принялся крутить ручку приемника,отыскивая музыку, которую можно было бы записать. Я записал где-то с середины«Арлекино, арлекино», почти целиком «Надежда, мой компас земной» и два куплетасовсем дурацкой песни, где пелось про парня, который улыбается в пшеничные усы.Улов меня огорчил. Такой музыкой было не сразить даже Борьку, что говорить простарших ребят, которые наверняка подняли бы меня на смех — особенно запшеничного парня. Я принялся ловить снова и наконец поймал на коротких волнахдостойный, хотя и булькающий от помех рок-н-ролл. Певец, голос которого сразусоединился в моем воображении с лицом, нарисованным на коробке, взахлеб пелчто-то вроде «Бюль-бюли, аулелюри…» Я записал «бюль-бюли» на место пшеничныхусов и остался доволен. Почему-то я был уверен, что поймал «Битла». Теперь надобыло зазвать к себе на минуту Борьку. Я пошел к телефону и услышал, что бабушкас кем-то разговаривает.

— …занят сейчас, — говорила она в трубку. —Не знаю, с магнитофоном возится, дедушка ему привез из Ирака. Надо разобраться,что и как включать, машина сложная. Да, вот так. У него нет матери, зато естьмагнитофон. Ничего, магнитофон его не предаст, как некоторые…

Три слова вспыхнули передо мной как праздничный фейерверк:«…дедушка ему привез». Так, значит, мне!

— Кто это? — спросил я.

— Светочкина мама, — ответила бабушка, прикрывтрубку рукой. — Иди, не стой над душой. А то такой магнитофон будет, какпрошлогодний снег. Иди.

Со Светочкиной мамой бабушка разговаривала обычно не меньшедвух часов, и я поторопился снова включить радио, чтобы записать что-нибудьеще. Тут вернулся дедушка. Я прокрутил ему «Бюль-бюли, аулелюри…» и сильнопожалел об этом.

— Ну вот что, я такого хамства не позволю! —грозно заявил дедушка и стал запихивать магнитофон в коробку. — Вот жеговно маленькое, как руки свои распустил!

— Что такое? — спросила бабушка, котораянеожиданно быстро закончила свой разговор.