Гости на Саут-Бэттери - Карен Уайт

Я прошла несколько коротких кварталов до дома моей матери на Легар-стрит в кроссовках и костюме для йоги, которые она мне купила. Мать сказала, что это ее подарок самой себе. Мол, она решила заняться спортивной ходьбой для здоровья, чтобы подольше оставаться в форме. У нее по-прежнему была выносливость и фигура двадцатилетней девушки, и я понятия не имела, почему эта навязчивая идея внезапно овладела ею, но она не хотела ходить одна, а я была наиболее вероятным кандидатом на роль партнера. Прогулкам мой отец предпочитал садоводство. Вероятно, потому, что считал спортивную ходьбу слишком большой угрозой для своей мужественности – как будто садоводство не было тем хобби, в котором преобладали женщины. Но, похоже, ему нравилось быть одним из немногих мужчин в садоводческом клубе.

Вот почему у меня на ногах были синие кроссовки (те, которые я носила во время беременности, слишком разношены и теперь были бы впору разве что слоненку). А еще на мне штаны для йоги, именно в таких я не единожды видела Софи. Я не раз задумывалась, уж не близок ли конец света, коль мы с Софи теперь носим одинаковую одежду.

Я остановилась у ворот дома, в котором жила первые шесть лет своей жизни с бабушкой. Я всегда ощущала ее присутствие, но здесь оно было гораздо сильнее. Иногда меня мучил вопрос, были ли это лишь мои воспоминания о ней, или она все еще оставалась здесь, чтобы я не наделала глупостей. Она по-прежнему время от времени звонила мне по телефону, так что, скорее всего, второе, но мне всегда нравилось бывать в этом доме.

На кованом садовом столе стоял цветочный ящик. Что-то напевая себе под нос, отец сажал во влажную землю лимонно-желтые петунии и золотые герберы.

– Доброе утро, дорогая, – сказал он, когда я поцеловала его в щеку. – Знаю, зима еще не закончилась, но я не смог удержаться, чтобы не высадить чего-нибудь в такую хорошую погоду.

– Они прекрасны, – сказал я, восхищаясь оттенками и композицией цветов. У отца был истинный дар садовника, который я только начинала ценить. Я уже знала, как выглядят и пахнут розы, так что начало было положено.

– Собралась с мамой на утреннюю прогулку?

– Да, – сказала я. – Я думала, она будет ждать снаружи.

Отец поджал губы.

– У нее ранняя встреча, но к настоящему времени они уже должны закругляться.

– Встреча?

Он коротко кивнул, давая понять, что это за «встреча». В отличие от меня, у моей матери не было проблем с рекламой экстрасенсорных способностей. Мой отец предпочитал делать вид, что это все ерунда. Похоже, эту привычку я унаследовала от него. Я вздохнула.

– Где они?

– В гостиной внизу. Не волнуйся, ты не прервешь ничего важного, – сказал он, увидев сомнение на моем лице. – Кроме того, она здесь уже долго.

– Спасибо, пап, – сказала я, не зная, стоит ли мне оскорбиться, что он не воспринимал наши способности всерьез. Между ним и моей матерью шла непрекращающаяся битва, и я, когда была маленькой девочкой, оказалась частично виновата в их разводе. Хотя отец постоянно сталкивался с призраками и паранормальными явлениями, он был Фомой неверующим, отрицавшим существование тонкого мира. Он хорошо видел и понимал лишь то, что хотел, – вот в этом я действительно была его дочерью.

Я толкнула входную дверь и замерла, увидев перед собой странную штуковину. Она была похожа на двойную прогулочную коляску, вслед за которыми по улицам Чарльстона бегали молодые, подтянутые и веселые матери, и их задорные «конские хвосты» радостно подпрыгивали над задним ремешком бейсболки. Наверно, эту штуку захватила с собой клиентка, с которой у матери была назначена встреча. Я не могла придумать никакой другой причины, почему эта штука стоит в фойе дома моих родителей.

– Мелли? Это ты?

– Да, мама, – сказала я, направляясь в гостиную. Я на миг застыла на пороге, любуясь игрой солнечного света, падавшего через стекла витража. Внутри таилось секретное послание, загадка, которую мы с Джеком разгадали с помощью моей матери. Тогда она подумала, что мы с ней могли бы публично заявить о наших способностях и что наш долг – помогать другим. Я все еще тянула, ожидая, когда она меня убедит в том, что это не разрушит мою карьеру или мою репутацию.

– Иди сюда, – сказала мать, приглашая меня к ломберному столику из красного дерева, за которым, по слухам, когда-то играл в карты сам Лафайет. Она сидела напротив рыжеволосой женщины примерно моего возраста, но темные круги под глазами делали ее старше. Моя мать сняла перчатки, и они были аккуратно сложены на краю стола, не оставляя сомнений в том, что она гадала.

– Доброе утро, – сказала я, наклонившись, чтобы поцеловать ее в щеку, и кивнула ее гостье. – Мы опаздываем на прогулку, а в десять у меня назначена встреча, я показываю квартиру в Ист-Бэй.

– Сядь, Мелли. Мы почти закончили.

Я повиновалась и, вопросительно приподняв брови, посмотрела на нее.

– Вероника, это моя дочь, Мелани Тренхольм. Мелани, это Вероника Фаррелл. Если не ошибаюсь, ты знакома с ее дочерью.

Я в замешательстве уставилась на гостью, пытаясь вспомнить имя и лицо.

– Извините, но…

– Моя дочь – Линдси. Подружка вашей падчерицы Нолы, они учатся в одном классе в Эшли Холл.

– О да. Конечно, – сказала я, вспоминая девушку, которую Нола привела домой. Девушку с доской для спиритических сеансов. Было в Линдси что-то еще, что у меня никак не получалось вспомнить. Эх, мне точно следовало взвесить свой мозг до и после родов, чтобы иметь доказательство того, что с рождением каждого ребенка теряется значительное количество серого вещества.

Легкая улыбка приподняла уголки губ Вероники, слегка осветив ее бледное лицо.

– И я знаю вас по Университету Южной Каролины. В свое время мы обе записались на курс истории искусств и вместе работали над проектом.

Точно! Я едва не хлопнула себя по лбу.

– О да. Линдси говорила об этом. Боюсь, я мало что помню из студенческих лет. Наверно, я сознательно старалась подавить эти картинки, чтобы не вспоминать, какой одинокой и неуклюжей я была в социальном плане.

Она широко улыбнулась, и я увидела сходство с дочерью: несмотря на разный цвет волос, у них были одинаково тонкие, почти хрупкие кости, высокие скулы и прямые брови. «Патрицианские» – вот как бы я их назвала. Теперь я ее вспомнила, хотя и смутно, а также и причину, по которой я, вероятно, исключила ее из своих мыслей, как только мы получили оценку за наш проект. Она была из тех девушек, которые слишком хорошо общались со своей семьей. Ее мать или сестра вечно звонили, когда мы работали над проектом, и вместо того, чтобы проигнорировать звонок, она всегда на него отвечала, а затем тратила драгоценное рабочее время на рассказ о содержании их разговора. Мне это казалось утомительным, хотя теперь я, наверно, признала бы, что в своем одиноком, почти сиротском положении просто завидовала ей.

– Мы получили высший балл, если я правильно помню, – сказала я с улыбкой, как будто это могло компенсировать целый семестр отчужденности.