Взаперти - Николай Свечин

– Ах, этот… – словно только что вспомнил адвокат. – Ваша честь! Вот ответ мезенского исправника на мой запрос. Никакой спичечной фабрики в городе Мезень нет и никогда не было. И человек с фамилией Фуршатов там не проживает. Ни в какие права наследства он в Мезени не вступал. Думаю, все догадались, что это значит. Из числа надзирателей этот свидетель единственный дал показания против моего подзащитного. Заранее, еще на стадии предварительного следствия. И сбежал, чтобы не быть уличенным во лжи на суде.

– Протестую! – снова воскликнул Устарговский. – Мало ли что бывает? Фуршатов мог заболеть, не доехать до города по иным обстоятельствам. Жизнь не укладывается в ваше прокрустово ложе, господин защитник.

– Вы меня не слышите, господин обвинитель. Я только что сообщил со ссылкой на официальную бумагу, что нет ни фабрики, ни человека. Нету! И на суде его тоже нету. Где он?

Товарищ прокурора замешкался с ответом, а присяжный поверенный продолжил:

– Конечно, он сбежал… Свидетельские показания доктора Окошкович-Яцыны тоже нельзя полностью принять на веру. Он безапелляционно утверждал, что смертельные повреждения подследственный Мохов мог получить только на допросе у обвиняемого. Но точно такой же доктор медицины по фамилии Зильберберг с уверенностью говорит, что мог и в камере, от других арестантов. Кому верить? Ясно кому.

– Вам ясно, а нам нет, – сердито сообщил Устарговский.

Август Мефодьевич живо повернулся к нему и переспросил:

– Нет? Ай-ай-ай… Буква и дух русских законов утверждают: в случае сомнений надо выбирать то объяснение, которое в пользу защиты. Вспомните хотя бы ситуацию с голосованием судей. Если они, эти голоса, разделились поровну и даже голос председателя не дает перевеса ни одной из сторон, то устав прямо обязывает принять мнение, которое снисходительнее к участи подсудимого.

– А ведь верно, – будто бы про себя сказал один из коронных судей, действительный статский советник Деларов.

– Идем дальше, – подхватил адвокат. – Что же мы имеем против обвиняемого? Самый мизер. Пять с половиной свидетелей один бессовестнее другого, и мнение врача, которое не разделяют даже его коллеги.

– Но ведь даже министр подтвердил, что ваш клиент постоянно избивал арестованных! – уже совсем неприлично выкрикнул товарищ прокурора.

– Министр витает высоко и поэтому может добросовестно ошибаться.

– Протестую!

– Против чего? – опять развернулся к оппоненту защитник. – Вы считаете, что министр, как Господь Бог, ошибаться не может? Оттого только, что он министр?

В зале раздались смех и аплодисменты.

– Вот таковы доводы обвинения. Какие свидетели, такие и доводы. А что у защиты? Вы видели наших свидетелей. Порядочные люди, стоящие на охранении закона. У Александрова два ордена и одно ранение. У Азвестопуло один орден и два ранения. И взгляните на лица этих…

Все невольно покосились на скамью свидетелей. Сокамерники Вовки и правда выглядели как шайка уголовных. И они – опора обвинения.

– Мой подзащитный сказал, что является жертвой оговора со стороны преступников. Это действительно часто случается. Всякий сыщик, да и всякий полицейский вообще хорошо это знают. Преступники, чтобы затянуть дело и облегчить свою участь, врут безбожно. Старо как день – для всех, кроме обвинителя, который почему-то принимает такую ложь на веру. Итак!

Сандрыгайло сделал многозначительную паузу и закончил свою речь следующим образом:

– Подследственный Мохов в самом деле скончался у себя в камере от побоев. Это факт. А вот кто нанес ему эти жуткие увечья? Статский советник Лыков? Да еще и с обдуманным заранее намерением, как это ничтоже сумняшеся заявляет обвинитель? Нет, говорю я вам. Это не доказано в настоящем судебном следствии. Господа судьи, господин председатель. Вам скоро предстоит решить судьбу достойного человека, храбреца, много раз смотревшего смерти в глаза. Человека, который тридцать три года с постоянным риском для жизни ограждал ваш покой. Взвесьте еще раз на весах вашей совести, вашего жизненного опыта: доказательны ли те улики, что вам предъявили, чтобы отправить его на десять лет в каторжные работы? У меня все.

Август Мефодьевич сошел с конторки и отправился на свое место. Лыков смотрел ему в спину и думал: защитник сделал то, что было в его силах. Но убедил ли он судей? Ох, недолго осталось гадать…

Между тем процесс приближался к завершению. Председатель спросил у Лыкова, может ли он представить еще что-то в свое оправдание. Тот ответил – нет. А последнее слово? Тоже нет.

Тогда суд приступил к постановке вопросов, подлежащих разрешению. Для этого Крашенинников выступил с речью, которая у судейских называлась «руководящее разъяснение председателя суда». Сенатор сжато изложил существенные обстоятельства дела и силу доказательств в пользу и против подсудимого. Из разъяснения нельзя было понять личную точку зрения оратора. Потом он определил главный и частные вопросы, на которые судьи должны будут ответить в совещательной комнате. Главным, понятно, был вопрос, виновен или нет подсудимый. Частные сводились к обстоятельствам, которые уменьшают или увеличивают степень вины. Одновременно ставился вопрос о наказании и других законных последствиях преступления.

Прямо на глазах у всех судьи сформулировали вопросы и зачитали их вслух. Ни обвинитель, ни защитник не высказали дополнений или возражений. Члены суда по очереди подписали вопросный лист и удалились совещаться. В заседании был объявлен очередной перерыв.

Алексей Николаевич сидел напряженный и смотрел – на жену, на сына, на друзей. Что ему сейчас предстоит услышать? Речь Августа Мефодьевича внушила сыщику надежду. Ему казалось, что обвинение против него слабое, а доводы защиты убедительны. Но ведь так кажется всем подсудимым. Они надеются до последнего, а потом вдруг крах надежд и страшный приговор…

Прошел час. Напряжение в зале нарастало. Наконец двери совещательной комнаты распахнулись, и судьи вышли в зал заседаний. Они расселись по местам с непроницаемыми лицами. Лишь Желтоножкин бросил на сыщика очередной сочувственный взгляд, и Алексей Николаевич понял, что он признан виновным. Но какое наказание, каторга или арестантские роты? Кровь бросилась ему в голову. Виновен, виновен… Ах они, сволочи. Столько лет он грудью защищал этот мир фраков, орденских лент, дамских духов… Не только их, конечно, а и простых обывателей тоже. Но судят его фраки! Волостной старшина явно на стороне статского советника, но что он мог там сделать один? Неужели приговорили каторгу? Ведь это то же самое, что смертный приговор, только отсроченный. Даже хуже: живи и жди, когда тебе сунут жулика[64] под ребро, в бане или на прогулке…

Председатель встал, взял бумагу. В наступившей тишине Лыкову показалось, что он слышит стук своего сердца.

– Объявляю резолюцию о сущности приговора по делу статского советника Лыкова. Решением настоящего суда подсудимый Алексей Николаевич Лыков признан виновным по статье тысяча четыреста восемьдесят четвертой Уложения о наказаниях уголовных и исправительных…