Взаперти - Николай Свечин

– Пятеро сокамерников погибшего хором сообщают, что Мохов явился после вашего допроса чуть живой и к утру скончался в мучениях. По-вашему, пятерых свидетелей мало? Вам желательно, чтобы их было сто?

– Тут оговор, с которым неоднократно сталкивается в течение службы каждый сыщик. Каждый! Давайте вспомним сначала, что это за очевидцы. Бандиты и воры, им даже присягать запрещено. И потом, двое из них имели против меня личный мотив, я их арестовывал.

Сандрыгайло тут же попросил слово и зачитал акты дознаний, заблаговременно взятые им из архива столичной прокуратуры. Более того, он вручил бумаги членам суда. Те внимательно их изучили; особенно рьяно смотрел их лужский предводитель дворянства.

Когда просмотр актов закончился, Устарговский снова с издевкой заговорил:

– Стало быть, вы полагаете, что два арестанта, Кайзеров и Дрига, сами забили своего сокамерника Мохова до смерти? Чтобы причинить вам неприятности…

– Да. Не вижу другого объяснения.

– А остальные трое молча наблюдали происходящее?

– Да.

– А потом, на предварительном следствии, солгали? Но ведь у них нет к Лыкову личной неприязни. Почему же подследственные Несытов, Трунтаев и Бабкин так поступили?

– Возможно, они получили денежное вознаграждение за ложные показания.

Тут же попросил слова адвокат и зачитал рапорт начальника ДПЗ о том, что у Трунтаева при обыске были найдены в тайнике семьдесят пять рублей, взявшихся неведомо откуда. В ответ на это прокурор вынул свою бумагу и зачитал объяснение Трунтаева. Деньги эти ему передал отец, зная о тяжелом положении сына в тюрьме. Папаша подтвердил его слова, причем под присягой. Близкие родственники обычно свидетельствуют в простой форме, а присягают лишь при желании. Папаша сам потребовал Священное Писание. Видимо, решил, что так его показаниям будет больше веры.

В зале опять зашумели, а прокурор перешел в наступление. Он спросил сыщика:

– Признаете ли вы, что питали неприязнь к погибшему Мохову по личным основаниям? За то, что он в тысяча девятьсот седьмом году участвовал в убийстве вашего товарища по фамилии Форосков.

– Да, признаю. Я уже отвечал на этот вопрос, зачем возвращаться к нему?

– Ответьте еще раз.

– Хорошо, я повторю. У меня была хорошая возможность отомстить преступнику. При аресте он оказал вооруженное сопротивление. Если бы хотел, я сломал бы ему шею еще тогда, в Ропшинской лавре. Но не стал. Зачем же мне явно рисковать, убивая его в допросной?

– А я отвечу, – вкрадчиво сказал прокурор. – Тогда, при аресте, вы в пылу борьбы не подумали о том, что сейчас самый удобный момент прикончить вашего недруга. А спохватились лишь потом. И прикончили.

– Возражаю! – влез присяжный поверенный. – Обвинение навязывает свою бездоказательную точку зрения составу суда.

Но председатель отмел реплику адвоката и велел Устарговскому продолжать. Тот встал цицероном:

– Уважаемый суд! С каждым шагом истина представляется вам все яснее и яснее. Итак, подсудимый, логика ваших ответов такова. Ранее вы имели к покойнику неприязнь. Ранее вы неоднократно практиковали избиения арестантов. Ваша физическая сила общеизвестна, равно как и жестокий характер. И вы продолжаете утверждать, что не били вечером восьмого декабря Владимира Иванова-Мохова. А это сделали ваши недруги в камере ДПЗ, чтобы свести с вами счеты. Так?

– Так.

– И вы надеетесь, что мы в это поверим? Ах, как наивно. Только представьте, уважаемые судьи и сословные представители, такую картину. Двое бьют третьего смертным боем, ломают ребра, повреждают внутренние органы. Тот кричит, вырывается – он же не хочет умирать! А вдоль стенки стоят еще три человека и спокойно за этим наблюдают. Не зовут надзирателя, не пытаются остановить мучителей, а просто глазеют. Возможно ли такое?!

На этих словах прокурор вновь обратился к подсудимому и с издевкой переспросил:

– Таки не били?

– Я только что ответил: не бил.

Устарговский повернулся к судьям и картинно развел руками:

– Нет слов!

В процессе был сделан небольшой перерыв. По его окончании обвинитель выступил с речью. В ней он обобщил ранее сделанные выводы в пользу тяжкого приговора и повторил свое требование: наказать подсудимого десятью годами каторжных работ с лишением всех прав. Речь произвела впечатление: все ловко подогнано один к одному, Лыков кругом виноват… Всю жизнь пускал в ход кулаки, пустил и здесь. Заранее обдуманное намерение налицо. Нанесенные погибшему повреждения говорят об этом же: они не случайны, а неизбежно смертельны.

Устарговский сел, явно довольный своей речью, и свысока посмотрел на соперника. Настала очередь защиты.

Присяжный поверенный Сандрыгайло вышел на трибуну, разложил перед собой бумаги и начал неожиданно. Он зачитал из формуляра подсудимого длинный перечень его наград и еще более длинный список перевязочных свидетельств[63]. Один из судейских, а именно Нессель, при этом саркастично ухмылялся. Ему вторил прокурор: мол, чего перечислять прошлые заслуги… Но остальные судьи слушали внимательно, а лужский предводитель Тиран даже приставил ладонь к уху и кивал при упоминании каждой новой награды. Дюжина монарших благоволений, солдатский Георгий, шейная Анна с мечами «в виде совершенного исключения, за особенное мужество». Станиславская лента. Владимирские кресты четвертой и третьей степеней, причем петличный получен в двадцать два года от роду. И множество других отличий.

Малюта Скуратов пытался оборвать присяжного поверенного, заявив председателю:

– Все это не относится к делу, давайте беречь время.

Но председатель парировал:

– Еще как относится. Мы решаем судьбу заслуженного человека. И потом, вспомните статью тысяча сто девятую Устава. Как там? «При постановлении приговоров о должностных лицах надлежит всегда рассматривать их послужные списки или аттестаты о прежней службе, чтобы удостовериться, не заслуживает ли обвиняемый особого снисхождения по прежней долговременной и беспорочной службе или по каким-либо отличным заслугам и достоинствам».

Нессель сразу умолк. А ободренный Сандрыгайло дочитал свой кондуит до конца. Потом он отложил бумаги и заявил:

– Уважаемые господа! Вот такого человека вы собираетесь сейчас предать правосудию. Подумайте и взвесьте все еще раз. Кто свидетели обвинения? Два разбойника, грабитель и парочка воров. Ай да публику подобрал господин товарищ прокурора. Других-то не нашлось. Надзиратели в голос утверждают, что никаких странностей в поведении Мохова, когда он шел с допроса, не заметили…

– Позвольте! – вскочил с места коллежский советник. – А выводной Фуршатов? Вы его не считаете за человека?