Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров

По мере продвижения к северу, менялся и внешний вид леса. Всё меньше и меньше попадалось берёз, осин и сосен. Теперь его окружали почти исключительно темнохвойные ели, лишь едва тронутые светлой зелёной опушкой ивняка вдоль берега. Но зато куда больше появилось открытых полян.

Пожалуй, хуже всех превратностей пути, хуже всяческих страхов перед кишением невидимой жизни леса, была глубокая и сосущая тоска по людям. Она присутствовала везде и всегда, чем бы он ни был занят. Даже во сне он ощущал щемящую тяжесть одиночества. Пробуждаясь ото сна, где он только что находился в окружении близких родных людей, где был поглощён совместными с ними трудами, он с ещё большим отчаянием сознавал свою оторванность. И чем дальше уходил он от Вёёни, тем больше разрастался в нём страх потерять связь со своим родом навеки, затерявшись на неизмеримых пространствах поднебесного мира.

Однажды вечером Вёёниемин присмотрел место для ночлега и пошёл к реке по воду. Перевесившись через край берега, он попробовал дотянуться до воды, которая всё ещё не спадала, но расстояние оказалось слишком велико. Тогда он свесил ноги, уцепился за нависавшие корни и попробовал снова. Опять далеко! Поразмыслив, он упёрся одной ногой в откос, попинал его, чтобы заглубить лунку, и к удивлению обнаружил, что глина тверда как камень. Он недоумённо уставился под носок своего пэйги. Потрогал берег снова. Лёд! Земля была мёрзлой. Почему так глубоко? И почему сейчас, летом? Он оглядел берег в обоих направлениях: ледовая толща смёрзшегося грунта скользко поблёскивала в бликах отражённого от воды света.

Вернувшись на стоянку, он крепко задумался. Он уже несколько дней назад заметил, что лес начал как-то мельчать, деревья стали более низкими и кряжистыми. Чаще попадались большие проплешины торфяников и болот. Так может всему виной вот этот самый лёд, что морозит деревья снизу, из-под земли? Он даже припомнил, что видел такую же замороженную землю высоко в горах, в сердце Спинного хребта мира, у подножия ледников.

Ещё через несколько дней лес стал походить на отдельные островки, разреженные подступающей с востока равниной. Появились гряды окатанных валунов.

Наконец наступил день, когда он оставил душный полумрак елового леса за плечами и вышел к зелёной равнине. Последние одиночные деревья несмелой поступью ещё недолго тянулись вдоль несущих сор и муть полых вод реки, а дальше простирались покрытые свежей зеленью пологие увалы, местами пестрящие островками распустившихся цветов. В тот день он прошагал уже немало. Близился полдень. Редкие облака временами закрывали солнце, и тогда поприжатый жарой гнус вновь начинал вихриться перед глазами. Сойдя с тропы и продравшись сквозь траву и кустарник, охотник уселся на лысый поваленный ствол и утёр рукавом вспотевший лоб. Нужно было передохнуть и подумать. Пока тело его предавалось бездействию, а в голове роились мысли, глаза его пытливо ощупывали близкий горизонт. Поднимавшиеся от воды увалы упирались в высокое небо, мешая видеть вдаль. Что там за ними?

Ему надлежало решить, продолжать ли двигаться вдоль реки или оставить её и искать суури далее к востоку, где проходила их кочевая дорога. Решить, как лучше, он никак не мог: с одной стороны, близость реки внушала уверенность в завтрашнем дне, с другой — не приближала его к конечной цели путешествия. Он всё также далеко от суури, как прежде. А может, вовсе и нет. Они могут пастись прямо за ближайшим холмом. Да и вообще, когда кончится этот бесконечный путь? Когда он увидит суури? Или когда он выследит, куда они направляются? От напряжения, вызванного усиленной работой ума, Вёёниемин передёрнул плечами и сдвинул брови.

В прогретом воздухе дрожал, ловя крыльями восходящий поток, одинокий жаворонок. Следя за его полётом, Вёёниемин чувствовал себя подобным ему: такой же одинокий, замерший в поисках ответа.

Заметив под ногами поросль дикого чеснока, он сорвал лист и начал медленно жевать его. Внутри засосало. Что ж, можно и подкрепиться. Он достал из заплечного мешка остатки вчерашнего мяса и начал жадно есть. После перекуса, посидев ещё некоторое время, он почувствовал себя намного увереннее — будь что будет! Для начала он взберётся вон на тот холм справа, а там видно будет.

Он так и сделал. Вновь уложив мешок, вернулся на тропу, и, пройдя по ней ещё немного, свернул. Идти по поднявшемуся выше щиколотки разнотравью и зарослям карликовой ивы было непросто — ноги приходилось продирать сквозь сцепленные стебли и ветки. Но он шёл. Теперь у него появилась цель. Холм всё выше поднимался над ним, не такой уж и маленький, как казалось издали. У его подножия он передохнул. Посмотрев назад, мысленно попрощался с лесом, тёмной каймой затянувшей дали. Всё-таки он уже порядком привык ощущать душную тесноту деревьев, видеть клочки неба над головой и ощущать присутствие демонов страха в груди.

Подъём дался тяжело. Пологий склон, с виду не казавшийся сколь-нибудь серьёзной преградой, на деле был весьма трудным. Мешала всё та же плотная растительность, да и сам склон был много длиннее, чем виделось снизу. Он часто останавливался, переводил дыхание, но эти остановки не приносили облегчения. Едва он сбавлял шаг, как наседал потревоженный гнус. Серое облако окутывало его, сотни жал разом впивались в кожу. Лицо, шея и руки покрылись водянистыми волдырями и страшно зудели. Когда, наконец, он достиг вершины, где свежий ветер разогнал назойливых насекомых, то без сил повалился на каменистую землю, жадно хватая ртом прохладный воздух. Одыбавшись, он сел, подобрав колени к подбородку и взглянул на долину по другую сторону холма.

Прямо внизу раскинулось небольшое озерцо с заболоченными берегами, пышными кочками, спускающимися в воду. С одной стороны к озеру подходила поросль ивняка. Возле зарослей он увидел двигавшиеся серо-белые шерстяные комочки. Охотник улыбнулся. Не столько предвкушению сытного ужина, который предвещала близость добычи, сколько от самого вида оленей (а это были именно они!), в которых он видел средоточие жизни, которую может дать только плодородная Таасан — Великая равнина, олицетворение живородящей Тайко. Помимо воли в голове его уже возник план предстоящей охоты. Эти заросли укроют его от чутких глаз стада, он подберётся вплотную и одним выстрелом обеспечит себя пропитанием на несколько дней.

Олени паслись безмятежно, и Вёёниемин решил немного повременить. Взгляд его невольно скользнул к восточному окоёму, пытаясь отыскать привычную стену синих гор, что являла собой естественную границу Среднего мира. Но глазам не за что было уцепиться — хребты были скрыты дымчатой далью.

Вечером он смачно вгрызался в жирную оленину, глядя в весёлое пламя маленького костра. Напротив торчал обрубок сухого ствола, который он захватил от леса, когда обходил стадо. На конце деревяшки, точно ожившая в сполохах огня, морщилась и кривлялась намо. Отныне ему повсюду придётся таскать за собой этот куванпыл. Обходя округу, он заметил полное отсутствие деревьев на равнине. Ещё разделывая тушу, он решил, что больше не будет оставлять личины на местах стоянок. Братья, следовавшие за ним, продвигаются медленно и к осени едва ли достигнут северной оконечности леса. А он, не стесняемый никакими заботами кроме поисков суури, успеет до снега вернуться к последней лесной стоянке. Если же он станет на всех остановках оставлять защитные лики, то сколько ему нужно захватить с собой мало-мальски пригодных для этого деревяшек?! Даже если он не найдёт больших зверей, всё равно вернётся. Так он решил. Чтобы не погибли Алмори и Атхо от зубов алчущих крови юхти.