Хождение в Похъёлу - Никита Тихомиров

А Каукиварри, словно ничего и не произошло, навалился на Сарвиемина с распросами о летнем лове на реке, о празднике Середины лета и о множестве других житейских мелочей. И постепенно под низкий кров жилища Сарвиемина вернулось пропавшее было благодушие и воцарился покой.

Влажные снежные хлопья безмолвно опускались на землю. Закутанные в пушистую кухту, деревья плотной стеной обступали крохотную прогалину, немо взирая с высоты на кособокую хижину, курящуюся бледным дымком и осыпанную белым пухом. Дым невесомо струился вверх и растворялся в светлом мареве над лесными вершинами. Ни звука, ни ветерка.

Прислонившись спиной к стенке куваса, бросив под себя охапку лапника, у входа сидел Атхо, подставляя осунувшееся, болезненное лицо под сыплющиеся снежинки. Снег опускался ему на лоб и скулы, таял и освежал залубеневшую, горящую лихорадочным огнём кожу. Вялой рукой оттопырив ворот и распустив вязки меховой безрукавки, он давал холодному воздуху вольно проникать под взопревшие одежды, освежая исходящее испариной тело. Здесь, снаружи, дышалось гораздо легче, чем в душной тесноте их хижины.

Он всматривался сквозь тесную череду тёмно-серых стволов и ветвей напротив, где виделось слабое шевеление. Там, не желая прерывать сладкую дрёму, словно покрытые лохмами побуревшей умятой травы огромные болотные кочки, переминались с ноги на ногу запорошенные снегопадом суури. Они тёмными глыбами выделялись на фоне окружающей белизны, притягивая к себе взгляд охотника. Их было трое — две крупных самки и один детёныш, совсем ещё маленький, появившийся на свет ранней весной. Большие, точно стволы деревьев, лихо закрученные желтоватые, в сравнении со свежевыпавшим снегом, клыки взрослых суури расходящимися дугами торчали в разные стороны. Эти-то вот клыки да толстенные ноги суури заставили убраться куда подальше кровожадных юхти позапрошлой ночью. А иначе б несдобровать.

Суури были спокойны. Хотя он мог видеть только троих из них, он знал, что там, за теснящимися елями и лиственницами находятся остальные — десятка полтора или около того.

Вчерашний день прошёл как во сне. Даже вспомнить нечего. С утра до ночи провалялись в наспех построенном накануне, прямо после боя, кувасе. Не было сил даже подняться, чтобы растопить снег для питья. Ничего не ели, ни о чём не разговаривали. Лежали, растянувшись на лапнике, горячечными глазами вперившись в низкий свод хижины. Заваленный вход не выпускал тепло — так и вовсе замёрзли бы. Свежие раны начали подсыхать и сделались до крайности болезненными: повернёшься на бок — лопнут, растворятся коросты, снова засочится горячая кровь. Потому и не подымались.

Временами впадали в нездоровое забытье — чудились насмехающиеся клыкастые морды юхти, снова и снова возвращая братьев в пыл ожесточённого сражения. Тогда терялась всякая связь былого и происходящего. В холодном поту пробуждался Атхо от видений и долго не мог понять, где он, жив ли или уже попал в мир усопших. Судорожно шарил глазами по стенам и кровле куваса, боясь обнаружить себя в могильной яме. А потом приходило успокоение: какая уж тут яма? Здесь и похоронить-то их некому — значит, живы. И душа невольно наполнялась радостью, простым чувством благодарности к Старику-создателю, который всё ещё даёт возможность жить дальше.

Атхо с упоением вдыхал влажный воздух и вновь закрывал глаза: израненному телу требовался покой. Несколько неглубоких укусов в разные части тела и ссадины от когтей уже не беспокоили, а вот изодранная кожа на голове да крепко схваченная юхти левая рука болели изрядно. Поутру пришлось даже гной выдавливать из раненого предплечья — едва сдержался, чтобы не закричать, а из глаз брызнули слёза. Брату, похоже, досталось и того шибче. Рваная рана на боку выглядела страшно: лишённая кожи трепещущая плоть и проглядывающее ребро. Ещё он получил глубокий укус у основания шеи, обильно хлынувшую кровь из которого Атхо насилу сумел остановить, залепив пульсирующие дыры клейкой пастой из жира и трав, что он носил с собой как раз для таких случаев. Весь прошлый день его била крупная дрожь. Временами, впадая в забытье, он сдавленно стонал, и Атхо, сам едва живой, приподымал голову и с тревогой вглядывался в облитое испариной лицо брата.

Ныне Атхо проснулся на рассвете и сразу почувствовал себя лучше. Настолько, что, несмотря на тяжесть в руках и ногах, сумел подняться и добраться до ложа Алмори. С некоторым затаённым содроганием он склонился над братом и с облегчением понял, что тот безмятежно спит. Дыхание Алмори было ровным. Атхо нащупал его руку — кожа была прохладной, жар отступил. И тогда Атхо почувствовал глубокое облегчение, душу будто бы освежил ветер. Значит, им с братом ещё не приспело время покидать этот мир, значит, всё — их поход, их труд, битва с юхти — всё это было не напрасно, не просто так. Силы начали возвращаться к ним обоим, нечистая сила изошла из ран. Теперь нужно только время, чтобы они могли хотя бы идти, не отставая от суури. Ещё день-другой.

Но станут ли ждать суури?

Он наблюдал, как медленно просыпаются большие звери. Сначала зашевелился детёныш. Заворочался, затоптался на месте, вытянул хобот и провёл его кончиком по тёмно-бурому боку ближней самки. От этого движения снег, скопившийся на его спине, рассыпался белой взвесью. Зашевелилась самка; с неё на землю с лёгким шелестом съехал целый сугроб. За стеной укрытого пышным покровом леса задвигалось, завздыхало пробудившееся стадо. Оттуда доносилось нетерпеливое хрюканье проголодавшихся малышей суури и тяжёлое сопение самок. Передние суури встрепенулись, тронулись дружно, пошли, пробивая мелкий подрост, к стаду. Их массивные тела ритмично заколыхались в такт грузному шагу. Детёныш с недовольным хныканьем засеменил следом.

Когда волна осыпающегося снега скрыла их из виду, Атхо неловко перевалился через бок и неуклюже полез в низкий лаз. Пришло время озаботиться насущной нуждой в пище и огне.

Костёр запалил быстро: руки, привычные к тому, споро справились с лучком и огненными палками. Затем, передвигаясь на четвереньках, он отыскал сумы и вывалил на стылый пол остатки съестного. Обломав от хвои выдернутую из стены ветку, насадил на неё куски вяленого мяса и подсел к пожирающему валежник, собранный ещё в ночь боя, огню. Сунул прут с мясом в оранжевые языки пламени, с наслаждением втягивая в себя аромат. Ввалившееся брюхо отозвалось протяжным урчанием. Горячее, прямо с огня, жадно кусал он твёрдое жилистое мясо и блаженно улыбался. Затем растопил снега в бурдюке и с наслаждением пил ледяную воду, не дав ей согреться. Напоил брата, с закрытыми глазами прильнувшего к бурдюку. После завалился спать.

Под вечер, когда проснувшийся Атхо тяжело вывалился наружу и глубоко задышал застоялым морозным воздухом, вернулись суури, целый день проведшие на широкой пустоши. Охотник приветственно поднял руку: всё ж таки не ушли! Он растёр снегом заспанное лицо и прислушался к шорохам, донёсшимся из куваса. Алмори, дотоле стонавший во сне, похоже, начал пробуждаться.

Спешно вернувшись в хижину, Атхо застал брата сидящим на ложе осоловело таращившимся по сторонам. Атхо подумал было, что Алмори поднялся в горячечном полусне, но услышал вдруг сиплый голос брата:

— Живо… Воды подай…