Женщины в игре без правил - Галина Щербакова

Нечего было Кате ее благодарить — ничего она не смогла бы сделать супротив Машиных глаз. Не смогла, хоть тресни. А оказывается, ничего и не надо было. Кончился у сестры роман с Кулачевым, игрун вернулся в стойло. И это хорошо. У нее тоже свой игрун и тоже в стойле.

Когда Наталья превратилась в Мавру и сделала свои недюжинные психологические способности бизнесом, вопрос с третьим мужем стоял остро. Он у нее артист оперетты, номером, скажем, не первым, зато по шустрому делу весьма охоч.

На этот раз разговор с женой он воспринял правильно. Одно дело помеха и неприятность просто жене, другое дело — семейному бизнесу. Тем более если своей актерской удачи нет. Как миленький дал себя стреножить.

Дочь от первого брака Наталья выделила еще раньше, дала ей деньги и право самоопределения. Милочка дурой не была, она умненько распорядилась материнскими дарами, заплатила большие деньги за престижные бухгалтерские курсы. Проявила смекалку и деловитость и сейчас в свои двадцать с хвостиком была в банке не последним лицом, ездила на машине, имела пистолет и черный пояс карате. Она упивалась временем, которое было ее по составу крови, ненавидела всякое нытье и не водилась с неудачниками, считая, что это так же переходчиво, как ветрянка.

Но о Милочке мы как-нибудь потом. Она не герой нашего сочинения. Она только в связи со своей мамой Маврой, а та в связи с тем, что волею судеб оказалась сестрой Марии Петровны, которая в ту позднюю осень была одинока, как никогда, была внутренне разрушена безумным, как она считала, поступком дочери, хворала от всего этого, а тут еще сложности с выпуском газет и журналов, с их умиранием, а значит, возможная безработица, а дура-дочь на нее рассчитывает! На что?!!

Наталья позвонила на работу и предложила встретиться просто так. «Не чужие ведь».

«Этого мне еще не хватало», — подумала Мария Петровна. Но и не откажешь. Какая-никакая — сестра. Дала себе слово — ни про что свое, существенное, не рассказывать. Для Натальи — все у них хорошо. Все в порядке.

Ну развелась Елена, так это — считай, повезло.

Она назвала Наталье свой адрес, но та сказала: «Я помню, Маша!»

А вот Мария Петровна как раз не помнила в своей квартире сестру. Помнила родителей мужа, его самого, всех приятелей своей молодости, а потом и Елениных школьных, помнила, как трещала квартира по швам, когда дочь вышла замуж и почти сразу родилась Аллочка.

Натальи на этом толковище как бы и не было совсем.

Но она должна была быть, потому что у Марии Петровны тогда еще сумасшедшая любовь к младшей сестренке не кончилась. Значит, должно было что-то остаться и в памяти, и в сущности вещей. Мария Петровна до сих пор ощущает в старой посуде присутствие мужа, берет в руки молоток, а он укладывается в ладонь точно так, как укладывался в ладонь мужа, хотя у нее совсем другая хватка. Так вот, следов сестры в квартире не было.

Наталья все осмотрела придирчиво и похвалила Марию Петровну за то, что она хорошо сохранила квартиру, а главное, за то, что у «тебя, извини, не пахнет тленом».

— Ас чего у меня должно пахнуть тленом? — возмутилась Мария Петровна.

— Ты не сердись, не сердись, — сказала Наталья. — Это ведь не имеет отношения ни к возрасту вещей, ни к возрасту людей. Это, Маша, идет от судьбы. Судьба ведь девушка живая, энергичная… Сначала мы от нее кормимся за так, как бы в кредит… Но это до времени окончания ее соков… Потом уже мы ее должны кормить. Все твои удачи — судьбе живая кровь, ну и наоборот. Я ничего про тебя, Маша, не знаю… Но ты хорошо подкормила судьбу.

Она у тебя пахнет детским молоком.

«Она все-таки ведьма, — подумала Мария Петровна. — За ней глаз да глаз… А лучше пусть не приходит… Ишь! Молоко унюхала».

— Ты меня не бойся, — сказала Наталья.

— Я тебя не боюсь, — твердо ответила Мария Петровна. — Я тут до тебя тоже занималась ворожбой. Искала твой дух в моем доме. Не нашла…

— Жаль, — печально сказала Наталья. — Жаль… Значит, ты изжила любовь к сестренке…

— Так ведь и ты тоже… — засмеялась Мария Петровна. — Будем считать, что квиты…

— Но ты имей в виду, что я не имею никакого отношения к твоему разрыву с Борькой Кулачевым. Я к этому руку не прикладывала.

Сначала до Марии Петровны не дошло. Она как-то долго переваривала абсолютно ясные слова, потом по тому, как гордо вздернулась голова, как полыхнули гневом ее озорные глаза, Наталья поняла: дошло. Но лучше б не доходило, раз такая реакция. Ее просто озноб ударил от этих Марииных, считай, никаких движений — поворот головы и взмах ресниц.

— Наталья, — сказала спокойно Мария Петровна, — ты меня совсем забыла, если думаешь, что мной можно манипулировать. Нельзя. Никому и никогда. И еще я не обсуждаю ни с кем свои отношения с мужчинами. Поэтому пошли пить чай и будем разговаривать про то, что сейчас носят…

«Встать и уйти, — думала Наталья. — Я сказала главное, а отношений нам не наладить… И мы ведь обе не испытываем от этого никаких неудобств». Но если так думала Наталья, Мавра думала другое. Мавре хотелось остаться, Мавру, как в прорубь, затягивала сила этой сидящей напротив сестры. А что такое для ведьмы прорубь?

Взяла да и нырнула…

И тут же почувствовала силу толчка наверх. Всему телу стало больно от этого изгнания из чужих пределов.

«Нарочно заманила и выгнала, — подумала Наталья-Мавра. — Поиграла передо мной силушкой».

А Мария Петровна просто пила чай и думала: «Вот навязалась на мою голову. Чтоб ты провалилась…»

С виду же сестры пили чай с козинаками из арахиса.

И у обеих одинаково ныл от орехов один и тот же зуб.

«Я страдаю, как малолетка», — думал о себе Кулачев.

Все попытки — прямые, кривые, изысканные и грубые — поговорить хотя бы на улице, хоть в подземном переходе, да в любом месте, пресекались Марией Петровной категорически.

— Наша история закончилась. Продолжения не будет, — резко и однообразно повторяла она.

Он раскручивал время назад. Все из-за этих его слов, что они с ней не косорукие и помогут Елене вырастить ребенка. Да повторись все сейчас, в эту минуту, он сказал бы эти слова снова и снова. С какой же тогда стороны он дурак? Это мучило так, что он сосал валидол почти постоянно… Так саднило в сердце.

Он разговаривал с Еленой. Та была сосредоточенной и какой-то удаленной. Токсикоз ее оставил, она чувствовала себя хорошо, попыталась думать о Павле Веснине, но мысль, видимо, была бесчувственной и одномерной.

Веснин не облекался ни в тело, ни в запах, ни во вкус.

Елена старалась хорошо питаться, «сестры-вермут» просто закармливали ее витаминами. Они обижались на нее за отчужденность, ведь они за одно «спасибо» старались, поэтому уплывать от них, не махнув платком, тоже ведь не по-людски.