Пушкин и финансы - Коллектив авторов

деньги заплочены им по 1-е августа 1833-го года и из квартиры выехал он с согласия самого Жадимировского, который сам считал контракт уничтоженным; но Жадимировский не утверждает сего показания Пушкина о уничтожении контракта, и на нем не сделано надписи о считании его недействительным [выделено нами. – С. 5.]; а потому 1-й Департамент Надворного суда, принимая в основание силу договора и руководствуясь тома 10 законов гражданских 974, 975, 976, 1098 и 2098 статьями, решением 15-го апреля 1835 года определил: взыскать с Пушкина в удовлетворение Жадимировского недоплоченные по контракту 1063 руб. 33⅓ к. 1-й Департамент Гражданской палаты, находя таковое решение Надворного суда по существу дела правильным и с приведенными узаконениями сообразным, полагает: утвердить во всей его силе; принесенную ж от г. Пушкина апелляционную жалобу, наполненную изложением посторонних обстоятельств, за силою 2098 статьи 10 тома законов гражданских отставить без уважения, подвергнув его установленному 2092 статьею штрафу <…>[404].

Упущением Пушкина было то, что он не сделал на контракте «надписи о считании его недействительным», чем и воспользовался домовладелец. Жадимеровский вел себя в ходе тяжбы последовательно, жестко, не упуская промахов Пушкина и нанося ему ощутимые удары в ответ на язвительные словесные уколы. От лица Жадимеровского в суде выступал не простой стряпчий, а коммерции советник. Следует признать, что купец первой гильдии дал непрактичному поэту серьезный жизненный урок. Судя по документам дела, скрепленным подписью Пушкина, он был потрясен его деловой хваткой. Жадимеровский был ярким представителем того социального явления, которое Пушкин в стихотворении «Разговор Книгопродавца с Поэтом» (1824) охарактеризовал словами «наш век торгаш».

В истории последних лет биографами Пушкина выделяется несколько линий, которые с какой-то роковой неотвратимостью последовательно вели его к трагическому финалу: история дуэли с Дантесом, падение читательской популярности, растущие долги, тиски царской службы. Все это давало повод некоторым биографам говорить о том, что Пушкин в конце жизни «видимо, искал смерти»[405]. Не последнее место в ряду жизненных неурядиц 1830-х гг. занимали его неудачные начинания делового характера. Рассмотрение их показывает, насколько Пушкину были чужды деловые качества, которые соответствовали бы уровню отношений нарождающейся буржуазной эпохи. В этих эпизодах он выглядит как человек эпохи уходящей, как поэт, с трудом ориентирующийся в новых отношениях. Другой поэт, более удачливый в делах, связанных с материальным обеспечением, написал в 1835 г.: «Век шествует путем своим железным. / В сердцах корысть, и общая мечта / Час от часу насущным и полезным / Отчетливей, бесстыдней занята» («Последний поэт» Е. А. Баратынского). Подобные настроения были близки и Пушкину, восклицавшему устами одного из своих героев: «Ужасный век! Ужасные сердца!» К середине 1830-х гг. Пушкина начинает все более и более занимать мысль о его отношении к новым тенденциям российской действительности. Эта мысль лежит в основе философской лирики последних лет его жизни. Чтобы понять эти настроения, следует учесть и опыт анализа деловых неудач Пушкина, являющихся ярким отражением особенностей его психологического склада.

О «медной бабушке» [406]

И. С. Сидоров

I

15 октября 1846 г. в «Северной пчеле» было напечатано сообщение[407] некоего Михаила Куценко от 28 сентября об открытии в Екатеринославе 26 сентября памятника Екатерине II. В сообщении, в частности, говорилось: «С Высочайшаго соизволения, Дворянство Екатеринославской губернии, движимое благодарностию к покойной Императрице, в ознаменование щедрот Ея, благодетельныя последствия которых чувствует в настоящее время Новороссийский Край, в память Ея заказало монумент, который и отлит в Англии еще в 1838 году, но сцепление обстоятельств, независящее от дворян, замедлило поставку монумента на место, и он привезен уже в нынешнем году».

По получении этого номера «Северной пчелы» в Москве «Московские ведомости» перепечатали это сообщение[408].

Через некоторое время в Москве были получены «Екатеринославские губернские ведомости» с описанием этого события[409], и «Московские ведомости» поспешили перепечатать это описание, сопроводив его примечанием: «В 126 № Московск[их] ведом[остей] помещено об этом событии краткое известие, заимствованное из С[еверной] пчелы. К сожалению, оно оказывается теперь не совсем точным»[410].

Вот что было, в частности, перепечатано из «Екатеринославских губернских ведомостей»: «К немедленному исполнению сего [желания екатеринославских дворян установить памятник Екатерине II. – И. С.] помог сам случай: в Петербурге, на литейном заводе Г[осподина] Берда, находилось бронзовое изваяние Императрицы Екатерины II-й, сделанное в Берлине еще в 1788 году (и как есть предание, будто бы по заказу Потемкина). Будучи лично осмотрено Г[осподином] Екатеринославским Губернским Предводителем Дворянства, оно куплено им вместе с нарочно сделанным по заказу его на заводе Г[осподина] Берда, чугунным пьедесталом, а чугунная решетка к памятнику сделана, по заказу же, в Москве, на заводе Г[осподина] Соловьева».

Так началась жизнь легенды о том, что эту статую заказал Потемкин. Это хорошо согласовывалось с тем, что заложен Екатеринослав был Потемкиным, который построил там путевой дворец для Екатерины II, а также с тем, что именно Екатерина II заложила собор в этом городе. Естественным было предположение о том, что в честь всех этих событий Потемкин и заказал памятник.

Правда, в 1849 г. в «Калужских губернских ведомостях» было напечатано: «1775 год замечателен посещением Полотнянаго Завода[411] императрицею Екатериною II. Она прибыла туда 16 декабря и в воспоминание этого события императрица в 1791 г. даровала позволение Гончарову поставить на фабрике изображение Ея Величества. Изваяние из бронзы, которой употреблено 600 пуд, было заказано Гончаровым в Берлине и стоило 25000 руб. с[еребром]. Памятник был привезен на Полотняный Завод, но так как некоторыя обстоятельства владельца фабрики не позволили воздвигнуть этот монумент на Полотняном Заводе, то он и был отправлен в Екатеринослав и ныне там находится» [412].

Но эта информация явно широкого распространения не получила, тем более что и в самой этой заметке была существенная ошибка: совершенно определенно было известно, что памятник привезли в Екатеринослав из Петербурга, а не из Полотняного Завода.

Потемкинская версия практически не подвергалась сомнению. В 1876 г. в «Русском архиве» были опубликованы документальные материалы о том, каким образом памятник попал в Екатеринослав, а из статьи, сопровождающей эти материалы, проясняется и возникновение потемкинской версии происхождения памятника. И хотя П. И. Бартенев в своих примечаниях к этой статье пытался опровергнуть данную версию, но сила традиции оказалась сильнее, и легенда о заказе Потемкиным этой статуи как действительный факт повторялась и в начале XX века в статьях даже таких исследователей, как Н. О. Лернер. Но об этом будет сказано далее.

II

Через двадцать лет после установки памятника в Екатеринославе вопрос о