Василевс - Валерий Игнатьевич Туринов

письма… Ему принесли… От этого он почувствовал себя сразу же не одиноким: с ним были его мысли, память, и есть на чём их запечатлеть, на что опереться, чем утешиться…

Как-то само собой получилось, что первые его мысли, отложившиеся на письме, были о только что происшедшем с ним, обвинением его… «Какими же доносчиками я был сражён?»

При его последней деятельности на посту премьер-министра у него появилось много недоброжелателей среди чиновников, окружающих его.

Он задумался, с чем же, с какими делами королевского двора выявились его обвинители.

«Ага-а!.. Это Опилион и Гауденций! Им королевская цензура повелела за многочисленные преступления удалиться в изгнание!»…

– Так нет же! – воскликнул он в тишине камеры, вспомнив тот случай.

«Они, не желая подчиниться, устремились под защиту святого убежища! – снова забегал острый стилет по восковой табличке. – Об этом стало известно королю! И тот приказал: если они не покинут город Равенну в предписанный срок, то после клеймения будут изгнаны!.. Но ведь в тот же день был принят донос этих преступников на меня!»

– Насколько присуща слабость порочным людям, которые не могут достичь того, к чему влечёт их и почти толкает природная наклонность! – сказал он вслух о доносчиках.

И он тут же желчно засмеялся оттого, что те на свободе, а он в тюрьме.

– А разве я заслужил это своими поступками? Или вынесенный немного ранее приговор сделал этих обвинителей порядочными людьми?! – задумался он о такой перемене судьбы тех и его самого.

Утомившись писать, он впал в забытьё.

Но и в забытьи у него в голове продолжали складываться мысли, появлялись какие-то размышления, образы: Рустициана, счастливые годы с ней, их дети… Да нет, они всегда были с ним, как и Симмах…

– Наиболее благородный род приятностей доставляют брак и дети. Но так установлено природой!.. Я не помню, кто это сказал: «Многие обретают в детях своих мучителей!..» Печально положение таких людей…

«Блаженствовало бы государство, если бы им управляли учёные мудрецы, или его правители стремились бы научиться мудрости!» – вспомнил он знаменитое выражение Платона… «Мудрые приняли бы на себя управление, чтобы оно, оставленное каким-либо порочным людям и злодеям, не принесло бы несчастье и гибели добрым!..»

– Один из умных людей спросил сам себя, спрашивал и окружающих: «Если существует Бог, то откуда зло? И откуда добро, если Бога нет?»

Он задумался, на минуту опять впал в забытьё, которое всё чаще накатывало на него… Снова очнулся.

– Так спрашивается, за какую вину я осуждён? Меня обвинили в том, что я хотел спасти сенат!.. Каким же образом? Мне поставили в вину то, что я препятствовал клеветнику в представлении документов, которые свидетельствовали бы об оскорблении величества сенатом… Но я желал и никогда не откажусь желать здоровья сенату! Повинюсь ли?.. Но это будет означать отказ от борьбы с клеветником!.. Могу ли я назвать преступлением желание спасти сенат? А ведь он сделал всё, чтобы своими постановлениями, касающимися меня, представить это в качестве преступления, – прошептал он, искренне уверенный в правильности своей позиции.

«В юности я читал, что на пороге обиталища Юпитера стояли два сосуда, в одном из них были заперты беды, в другом – блага… Вот и подумай: не досталось ли мне благ больше, чем горестей?»

– Многие часто удостаивались имени великих хвалой заблуждающегося народа, – заговорил он вслух, имея в виду известных ему правителей. – А что более ужасное можно себе представить?!

Он был близок к тому, чтобы догадаться, что оказался жертвой большой политики, затеянной Юстином, под влиянием своего племянника, против Теодориха, Остготского королевства.

– Прошлое приоткрывает свои тайны понемногу! – прошептал он только что пришедшую ему мысль. – И почти каждый год распространяется вокруг них новый свет. И надо набраться терпения, чтобы увидеть их…

Он готовился к судебному разбирательству своего дела, но не знал, что его попросту не будет. Ему не дадут никому и ни перед кем ничего доказывать.

– Часто случается, что смерть, которой страшится природа, избирает воля, и она заставляет также отрекаться иногда от продолжения рода, дара, которым природа наградила всех смертных для поддержания непрерывности их существования и исполнения чего она неукоснительно требует… Итак, любовь к жизни проистекает не из осознанного желания живого существа, но из природного стремления. К тому же Провидение вложило в созданное им великую основу бытия – стремление жить до тех пор, пока это возможно…

Он много, очень много занимался в жизни философией, и теперь она не давала ему впасть в животное состояние страха, ужаса перед исчезновением…

Так прошло полгода, затем завершился год, как он оказался в застенке. Он же, всё так же беседуя сам с собой, записывал свои мысли на восковых табличках, складывал их стопками на столе.

Наконец там, на свободе, что-то произошло, поскольку в его камере появился референдарий короля и стал допрашивать его.

Несколько дней допросов ничего не дали нового для королевской канцелярии: Боэций отвечал всё то же, как и раньше.

А всё в тех же застенках палачи уже получили приказ короля выбить из него признание того, что он скрыл: письма, документы, переписку того же сенатора Альбина… Что было в них, где они?.. Уничтожил он их или спрятал… И были ли письма императора Юстина сенатору Альбину… А может быть, и другим сенаторам…

Такое спрашивал его референдарий ещё несколько дней. Затем он отдал его палачу.

Палач, обмотав голову узника верёвкой, стал затягивать её… Сильнее, ещё сильнее…

Острая боль пронзила Боэцию голову… Он вскрикнул, но тут же получил удар дубиной по спине… И он, захлебнувшись криком, затих, уже не чувствуя боли, исчезли и мысли из головы даже мало-мальские… Одна лишь пустота разлилась по ней…

– Кому, кому писал ещё император Юстин из сенаторов! И о чём?! Кому и о чём! – кричал референдарий, глядя в его расширившиеся, выпученные глаза, которые вот-вот, казалось, вылезут из орбит.

Но Боэций окончательно потерял сознание: безвольное тело откинулось назад, на лавку… Его так и оставили лежать на голой лавке…

Наутро он пришёл в себя. От чудовищной боли в голове, груди и ногах, по пяткам которых тоже били палкой, не осталось ни малейшего желания жить.

Он открыл глаза, пошевелил руками и даже пытался подняться с лавки.

Начинался день. Пришли всё те же люди, начались допросы.

В одно из таких посещений узника палачи и референдарий нашли бездыханное тело, отливающее тёмной синевой.

Референдарий, осмотрев узника, констатировал смерть.

Затем он собрал исписанные узником и стопкой сложенные аккуратно на столе восковые таблички и унёс из камеры.

Во дворце он передал их новому