Скандал в шелках - Лоретта Чейз

– А я осмелюсь сказать, что леди Дервич уже прочитала бесконечно подробные детали туалета Клары в «Спектакл», – вмешался Лонгмор. – Как все мы.

– Я просто указываю, что туалет леди Клары мог находиться, на взгляд ее брата, в большем беспорядке, чем на самом деле, – сказала Софи.

– Какая разница – в большем или меньшем?! – разозлился граф. – Она была наедине с ним! Он расшнуровал ее корсет и спустил платье с плеч, а потом сделал вид, будто галантно пытается скрыть то, что скрыть невозможно.

– Но если бы он действительно был галантным, то не понадобилось бы ничего скрывать, – резонно заметила леди Дервич. – Естественно, я ничего подобного ей не сказала, чтобы не расстраивать девочку. Но она и без меня все поняла. Именно это и побудило ее броситься в такую авантюру. Она передала слова этой мерзкой особы Бартрам, которые та бросила ей в лицо… или достаточно прозрачно намекнула. Клара сказала, что с нее достаточно унижений! Терпеть новые из-за человека, который ее презирает? Невыносимо! Я пыталась урезонить ее. Но вы же знаете, как близко к сердцу принимает она подобные вещи. Бабушка смогла бы убедить Клару, у нее это всегда хорошо получалось. Но я с таким же успехом могла говорить с дымовой трубой. Не знаю, как можно все уладить. Она не верит, что это возможно. Так что мне остается только бояться за нее.

Целую вечность спустя Лонгмор попытался вывести Софи из дворца тем же путем, которым они пришли. Она же медлила, глазея на окна, узкие коридоры и закрытые двери, глазея так упорно, словно пыталась прожечь их взглядом.

– Вы остались бы тут на ночь, если бы я позволил, – проворчал граф.

– Я всего лишь пытаюсь узнать как можно больше, – оправдывалась Софи. – Знаете, нелегко будет убедить вашу сестру вернуться в Лондон. Для этого нам нужно понять ее мотивы.

Но он больше не хотел ничего понимать! Откровения леди Дервич, дополнившие речи Софи, довели его до белого каления. Ему хотелось побыстрее выбраться отсюда! И он больше не жалел, что оставил Аддерли в живых. Смерть была бы для него слишком хороша! Его следовало избить в кровь так, чтобы навеки попортить смазливую физиономию. Пусть мучается до конца дней своих, как мучил Клару.

– Не желаю ничего слышать, – заявил граф. – Женщины обычно говорят о чувствах. Не самая моя любимая тема. Полезнее поговорить со слугами и дворцовыми служителями. Похоже, Клара была не слишком откровенна. Даже с леди Дервич. Но Дейвис говорила с садовником о местных гостиницах, и он рекомендовал «Эшерс Беар-инн». Нужно ехать.

– Знаю.

– Ну и…

– Иду-иду…

– Почему же вы медлите.

– Я думаю.

– Нельзя ли думать и идти одновременно? – в раздражении проговорил Лонгмор.

– Вы всегда так нетерпеливы? – улыбнулась Софи.

– Не всегда, но сейчас чрезвычайно. Потому что мы уже и так потеряли несколько часов.

– Не больше, чем ваша сестра. Она ведь не могла никуда ехать в бурю. И провела ночь в гостинице. А вы же сами сказали, что ее лошади нужен отдых.

– Но у нее день форы! – напомнил Гарри.

– Вряд ли она могла отправиться в путь в таком состоянии. Слишком была расстроена.

– Зато я не расстроен! И даже будь я расстроен, все равно отправился бы… куда-нибудь.

– Вы чрезвычайно расстроены. – Софи сокрушенно покачала головой. – Наверное, тем, что мы с леди Дервич сказали о Кларе? И теперь вы хотите кого-нибудь убить. Или ударить. Но мы не можем позволить себе драться, потому что, если вас арестуют…

– Не арестуют!

Она встала перед графом, вынудив его остановиться, и схватила за лацканы сюртука.

– Выслушайте меня! Я позабочусь о решении проблем вашей сестры, ясно?!

– Вы? – Лонгмор презрительно ухмыльнулся. – Теперь не верю. Я был глуп, решив, что это возможно. Негодяй намеренно скомпрометировал мою сестру. Это была вовсе не похоть, черт его побери, а хладнокровное…

– Мы о нем позаботимся, – перебила Софи.

– Вы – женщина! Хозяйка магазина! Какого же черта вы вообразили, будто что-то можете?!

– Вы понятия не имеете, на что я способна, – отрезала Софи.

– Солгать – да. Сыграть роль – да. Шпионить – да. Но я ни за что не поверю…

– Вы избалованный аристократический болван! И ничего обо мне не знаете. Не знаете, что мне пришлось пережить. Дитя вы малое! Младенец! Капризный, так и не повзрослевший малыш, огромный ребенок, который бьет людей, когда не может настоять на своем. Вы… уфффф!

Он обнял ее за талию – и рывком привлек к себе.

– Значит, ребенок?

Софи стала вырываться, но это было все равно, что драться с кирпичной стеной. Граф же наклонил голову и нашел губами ее губы. Когда же она вспомнила о необходимости отстраниться, было слишком поздно, потому что он уже ее целовал. Еще более исступленно, чем прежде, и она чувствовала этот поцелуй всей своей сутью.

Софи сжала кулаки. Она могла это сделать – могла сопротивляться! И она заставила себя ударить его – раз за разом била кулачками в грудь… Увы, жалкие усилия. Вряд ли он чувствовал ее удары.

Но она-то прекрасно чувствовала его горячие губы. И чувствовала его огромное мускулистое тело… а также его запах, действовавший на нее подобно опиуму, убивший ее волю к сопротивлению и способность мыслить.

Она сдалась. Расплавилась на его груди. Губы ее приоткрылись, а поцелуй становился все более страстным, жгучим и опасным. И все исчезло, оставались лишь ощущения, которым не было названия, хотя они и заставляли ее сердце колотиться все сильнее. И ощущения эти перемещались все ниже – туда, где им не полагалось быть. Но все же они охватывали ее все сильнее, пробуждая голод, пробуждая непреодолимое влечение…

Наконец кулаки ее разжались, и пальцы вцепились в плечи графа, потому что иначе она просто упала бы и…

Он подтолкнул ее к стене, все еще держа в плену поцелуя, и она, трепеща, прислонилась к холодным кирпичам, но все тело ее по-прежнему было восхитительно теплым. Граф тоже оперся о стену, и Софи вдруг почувствовала, что наклон его головы изменился. Теперь его поцелуй стал еще более жарким, а губы, казалось, обжигали.

Внезапно, она услышала какой-то звук… Далеко ли? Ах, не имеет значения! Но звук стал громче. И кто-то откашлялся.

Софи распахнула глаза, и в тот же момент Лонгмор отстранился. Почти не поднимая головы, он обернулся на шум.

– Прошу простить, ваша милость, – раздался чей-то голос.