Дворянин из Рыбных лавок - Олег Кудрин

«Однако! — отметил про себя Горлис. — Она знает обо мне всё! Немного же в Одессе таких людей. И кажется, ранее совсем не было таких женщин…»

Хозяйка гостиной внимательно посмотрела в его глаза, стараясь понять, оказало ли ее всезнание воздействие на гостя. Увидев, что впечатление произведено, продолжила свое przemówienie[26]. Далее она повторила на польском то, что сказала уже по-французски. Просьба, точнее, повеление к пану еврею одно: не смотреть в сторону высокородных семейств. И она снова замолчала на какое-то время, наверно, ожидая какого-либо ответа. Но Натан молчал. Что очень не понравилось pani, и она продолжила крайне недовольным голосом:

— А еже… — разнервничавшись, она не сразу смогла выговорить, — …ежели Натан продолжит смотреть, куда не след, — ей казалось весомей и правильней говорить о нем в его же присутствии в третьем лице, — то в дальнейшем пан еврей горько пожалеет.

После этих слов к хозяйке гостиной подошел главный из гайдуков и протянул развернутый лист. Pani, едва посмотрев на лист, метнула в Натана злой взгляд. Одновременно с этим к Натану за спину зашли два гайдука. Один взял двумя руками кисть левой руки, другой — правой. Крепко сжали и слегка выкрутили — болезненно, но терпимо. И так застыли, ожидая, что будет дальше. Со стороны, с лица, выглядело так, что два верных телохранителя надежно стоят на защите Горлиса.

Полька тем временем приблизилась с листом к стоявшему рядом рабочему бюро, положила его на деревянную поверхность, взяла в руки перо, макнула в чернильницу и сделала несколько пометок.

— Я гляжу, Натан интересуется политическими вопросами, в частности, что касаемо Царства Польского?

— Нет, это не так.

— Что ж тогда значат слова «Вице-король Понятинский»? Тут же это написано, глаза меня не обманывают. Тогда обманываешь ты.

— Высокородную пани не обманывают ни глаза, ни я. Сии слова действительно имеют написание на данной бумаге. Однако хочу заметить, не подряд, не вместе, а в разных строчках. И потому в них нет прямой, непосредственной связи.

— Так что ж тогда есть это? — pani потрясла бумагой в воздухе.

— Я не имею прав, а значит, возможностей рассказывать о сути дел, рассматриваемых в канцелярии чиновника по особым поручениям.

— Не можешь рассказывать, тогда намекни. Чтобы я не волновалась за… за моих соотечественников, имеющих отношение к этой славной фамилии.

— Да, высокородная pani, намек могу дать. В Одесской канцелярии Российской империи волнуются о благополучии и безопасности всех подданных, в том числе имеющих польское происхождение. Согласитесь, это естественно, ежели наместник Царства Польского пан Зайончек, назначенный Его Величеством, а также род Понятинских, один из самых славных в Империи, находятся в пределах подобного внимания.

Нельзя сказать, чтобы хозяйка гостиной так уж поверила в сказанное. Скорее, она им удовлетворилась. А далее — свое благотворное защитное действие оказывала фамилия Вязьмитенова, коим была поименована бумага.

— Безупречно сказано, Натан. Но остается еще такой вопрос: а что это за неразборчивое слово в третьей строчке?

Merde![27] Да, случилось именно то, о чем он так легкомысленно-шутливо размышлял в кабинете Вязьмитенова. От него требуют объяснить смысл слова, у которого изначально нет смысла и нет букв, которое писалось лишь случайными движениями пера, лишь для того, чтобы продемонстрировать внимательное отношение к говорящему.

А гайдуки, болезненно сжав кисти рук, начали их выкручивать, правую руку по часовой стрелке, левую — против. Обидно, но такая разнонаправленность ситуацию не уравновешивала. И боль, всё большая, чувствовалась в обеих руках. На сей счет у Натана тоже была некоторая подготовка.

Дитрих и дядюшка Жако объясняли, как терпеть боль во время драки, боя или на войне. А Видок рассказывал, как следует настраивать себя во время допросов и пыток. Но то была подготовка совершенно теоретическая, теперь же Натану приходилось испытывать сие на практике. Откровенная бессмысленность такого терпения, да и всей сложившейся ситуации, заключалась в бесполезности, а то и вредности такого мужественного вроде бы поведения. Ведь чем более он будет запираться, тем больше уверит pani в том, что ничего не выражающее «слово» в третьей строчке имеет некоторый смысл. И наверное, зловещий, если уж он так не хочет его открывать.

Появилась мысль: а может признаться ей, как бесцельно это было написано, может она поверит? Но тут же отставил эту идею, нет, она не поверит, посчитав мелкой и глупой отговоркой. Значит, нужно что-то придумать. Но что? Что?.. Если надпись непонятна, то почему? Может, она на языке, непонятном читающему! Да, весьма логично. На каком же, на каком языке? Pani знает о происхождении Натана — так, может, на еврейском? Но еврейское слово и чиновник по особым поручениям находятся в такой противоестественной связи, что сие выглядит искусственной конструкцией. Не безнадежной, но искусственной (ежели ничего лучше не придумается, можно будет и это молвить). Лучше было бы сказать, что это запись на европейском языке. Но все они со шрифтом, идущим от латыни, так похожи. А тут ничего общего. И здесь Натана осенило. Греческий! Тоже европейский язык, да еще имеющий такое большое хождение в Одессе. В католических коллежах его, правда, тоже учат, но будем надеяться, что сие прошло мимо pani.

Тут как раз один из гайдуков особенно больно крутнул руку. Натан непроизвольно вскрикнул. И тут же решил, что это очень хороший, естественный момент для «признания».

— Высокородная пани, это не моя тайна, однако же, если вы так уж настаиваете, я могу сказать, что… — Он опять остановился, как бы дополнительно взвешивая, имеет ли право раскрывать столь великие, да еще чужие секреты, тут уж другой гайдук больно крутнул руку, и Натан продолжил: — Запись эта сделана на греческом языке.

Полька посмотрела на Горлиса, на лист, опять на Горлиса и задумчиво прикусила кончик пера. А Натан уже лихорадочно соображал дальше. Ежели окажется, что она всё же учила старогреческий или греческий современный, то можно будет уточнить, что это арнаутский, который также использует греческий шрифт, но существенно от него отличается. В такой путанице, если ее естественно, с улыбкой, подать, не будет ничего странного. В Одессе часто путают греков и арнаутов, что неудивительно: два православных, близко живущих народа.

Но pani сказала совсем иное и об ином:

— Хорошо, Натан. Но что ж тогда здесь написано? На греческом…

Да, разумеется, это самый очевидный вопрос, ответ на который нужно было сразу придумывать. Пока же, для выигрыша времени, Горлис улыбнулся и непринужденно, насколько это возможно с закрученными за спиной руками, пожал плечами. Думай-думай-думай! Но все мысли из головы вылетели.