Француз - Юрий Костин

«С давнего времени примечали мы неприязненные против России поступки Французского императора, но всегда кроткими и миролюбивыми способами надеялись отклонить оные. Наконец, видя беспрестанное возобновление новых оскорблений, при всем нашем желании сохранить тишину, принуждены мы были ополчиться и собрать войска наши. Но и тогда, ласкаясь еще примирением, оставались в пределах Нашей Империи, не нарушая мира, а быв только готовыми к обороне… Французский император нападением на войска наши при Ковно открыл первым войну. Не остается нам ничего иного, как, призвав на помощь свидетеля и защитника правды, Всемогущего Творца Небес, поставить силы наши против сил неприятельских. Не нужно мне напоминать вождям, полководцам и воинам нашим о их долге и храбрости. В них издревле течет громкая победами кровь славян. Воины! Вы защищаете веру, отечество, свободу. Я с вами. На начинающего Бог».

В те дни войска Наполеона перешли Неман — от трехсот тысяч до семисот тысяч солдат (никто так точно и не сумел сосчитать численность Великой армии), рекрутированных по всей Европе против России, — невиданная в истории войн сила. Шестого июля обнародовали манифест, призывающий всех на защиту Отечества, а вскоре дворянство единогласно избрало на роль спасителя его Михаила Илларионовича. Высочайшим повелением князь Кутузов был назначен главнокомандующим над всеми войсками и ополчением.

Тревога висела в воздухе, полыхали разоряемые врагом города и села, не чувствовалось еще того общего, национального подъема, что уже вскоре станет возрастать с каждым новым преступлением полчищ Наполеона. Беженцы потянулись вглубь страны. Обозы, обозы, понурые люди… Тоска и печаль.

Мысль о том, что и ему придется спасаться бегством в Сибирь и там собирать новую армию для защиты России, впервые появилась у Александра именно в эти дни. Она не давала ему покоя. Он не спал ночами, мечтая, чтобы в одном из сновидений к нему явилась бабушка Екатерина Великая и дала четкие указания, как ему быть.

А сейчас Александр, как политик и как отличный знаток военного дела, понимал: война для Наполеона проиграна. Спесивый француз ни за что не стал бы писать столь пространные письма своему «брату», будь он в достаточной силе поставить его на колени или даже сильнейшим образом осложнить ему жизнь.

Однако следовало теперь понять, как действовать. Английское лобби, чрезвычайно сильное при дворе, настаивало на планировании иностранной экспедиции русской армии. Кутузов вежливо возражал. Александр не верил, что истинная причина колебаний убеленного сединами фельдмаршала — боязнь заразить русских дворян вирусом вольнодумства и революций. Всякому, кто знаком с Кутузовым, была известна его природная доброта и забота о солдате. Прекрасно понимал Михаил Илларионович, что русский солдат будет в одиночку добывать победу. Прусский император Фридрих-Вильгельм не пожелает вступить в активные боевые действия, пока не будет уверен в гарантированном поражении Наполеона. Да что там, у России с Пруссией пока и союзного договора даже нет.

— Так и ждут при дворе Фридриха, кого выгодней предать: Александра или Бонапарта, — размышлял вслух государь. — Нет, не дождаться нам другого фронта на западе, не дождаться.

Царь поверил в полководческий дар Кутузова, однако же, вернувшись с театра военных действий в теплые залы Зимнего Дворца, он мечтал на белом коне прокатиться по освобожденным от тирана городам. И пускай рядом едет Кутузов. Он не возражает. Хотя, конечно, червь ревности безжалостно искушал его душу.

Будучи государем выдающегося ума, чрезвычайно проницательным, чувствительным к настроениям при дворе и даже в обществе, Александр понимал: сегодня в России он — человек номер два. И это понимание порой так удручало его, что он вопреки христианской морали начинал ненавидеть славного фельдмаршала. И никакие заслуги и победы не могли в такие моменты спасти императора от испытываемой злости на самый народ России за такую любовь к Кутузову.

— Ростопчин сжег Москву… Ой ли? Сам придумал небылицу, сам в нее и поверил. Силен же француз сказки сочинять. Конечно, Ростопчин — не подарок. Да, бабушка как-то назвала его «сумасшедшим Федькой». Но не настолько же он лишился разума, чтобы дойти до столь ужасного решения без Высочайшего на то соизволения! Да и народ не обмануть: все только и говорят, что Москва стала жертвой разнузданной армии Бонапарта. Определенно не понимаю, как он управляет таким сбродом?

Александр вспомнил сочиненные солдатами куплеты: «Гость незваный к нам явился не во сне, а наяву, и тем изверг веселился, что жег матушку-Москву».

«Александр, брат мой, считаю своим долгом предупредить Вас, что в случае активного продолжения Вами кампании в Европе страны, являющиеся ныне Вашими союзниками, с величайшей долей вероятности объединятся против русской армии. И Вы, как Государь проницательный, прекрасно понимаете возможную причину такого альянса. При этом исторически, политически и географически Россия и Франция скорее созданы для союза, чем для войны, которую я, признаюсь, считаю большой нашей с Вами ошибкой».

— «Нашей с вами ошибкой»! — повторил вслух царь. — Вот ведь бестия, он хочет часть вины за войну переложить на нас?! Да сие письмо суть не послание с просьбой о перемирии, а предложение союза!

В залу вошел дежурный адъютант и доложил, что по распоряжению государя во дворец доставлен ротмистр Михаил Ушаков.

— Какой еще Ушаков? — раздраженно спросил Александр. — Ах да, тот, что привез письмо. Приведите его ко мне!

В зал ввели пленного офицера. По бокам его поставили двух гвардейцев.

— Отойдите в сторону, — приказал им император, — дело государственное. Но глаз с него, конечно, не спускайте.

Царь разглядывал Михаила Ивановича Ушакова недолго, решил сразу приступить к допросу.

— Каким образом к вам попало письмо Наполеона? — спросил он.

Ушаков рассказал императору все как на духу, не замолчав и эпизод со своим старым французским товарищем.

— Ваше Величество! Я прошу Вашей высочайшей милости распорядиться француза этого передать своим. Возможно, обменять на кого-то из наших. Его вина состоит только в том, что он честно исполнил свой долг.

Александр презрительно усмехнулся.

— Какое благородство, однако. А вы, часом, не состоите на тайной службе у нашего врага, ротмистр? Только не смейте лгать своему государю!

— Мне ничего не остается, — Ушаков вздрогнул, но ответил твердо, — кроме надежды на то, что мне поверят. Моя единственная вина в том, что я слишком тепло принял противника. Но что поделаешь? Прошлого не исправить, а в прошлом мы с ним были хорошими друзьями…

— Дружить с врагом — не велик почет, — строго заметил царь.

Желваки заиграли у ротмистра. Силясь сдержать эмоции, он опустил голову, уставившись на красивый паркет.

— Ваше Величество, я и мои солдаты честно сражались за Родину, за Вас, государь. Не раз под смертью ходили, чего только не видывали. Я проливал кровь в этой войне. Не знаю даже, цел ли мой дом в Москве. Мне как потомственному русскому дворянину не представляется преступлением проявленные благородство и уважение к противнику. Ведь и Вы, Ваше Величество… — ротмистр осекся на мгновение, поймав строгий взгляд самодержца Всероссийского, но отступать было поздно. Он уже знал, что после такой беседы дорога ему одна — на виселицу. — И Вы, Ваше Величество, — продолжил он с поклоном, максимально понизив голос, дабы гвардейцы не услышали ни звука, — и Вы ведь тоже дружили с Бонапартом. Так что же теперь и Вам надо отвечать за эту дружбу? А Россию и Вас я не предавал. Я жизнь готов отдать за царя, то есть за Вас, и за Отечество. Судите меня или казните, но унижать русского офицера подозрением в подлом предательстве не к лицу и государю.