По краю бездны. Хроника семейного путешествия по военной России - Михал Гедройц

Тадзио быстро освоился на новой должности. В 1924 году он был выдвинут на гораздо более значительный пост — главы администрации Белостока. Город представлял собой крупную железнодорожную развязку и текстильный центр с населением почти 100 тысяч человек и большой и влиятельной еврейской общиной. Отцу приходилось решать проблемы, возникавшие при столкновении дикого капитализма и сравнительно неопытного пролетариата, а также расовые и религиозные проблемы.

После двух успешных лет в Белостоке перед отцом снова вырисовывалась карьера государственного деятеля, он мог бы получить пост воеводы (губернатора). Но этого не произошло. В 1926 году перед моими родителями возникла перспектива унаследовать имения Лобзов и Котчин, оба на грани разорения. От этого бремени они не могли отказаться, и Тадеуш Гедройц снова подал в отставку и ушел с государственного поста — на сей раз бесповоротно.

Я пропущу последующие шесть лет, в течение которых мои мать с отцом восстанавливали эти имения. В течение этих лет отец служил судьей в местном городе Деречине. В 1932 году его пригласили стать заместителем председателя регионального суда в Белостоке, городе, главой которого он был с 1924 по 1926 год. Работа была непростой, но в знакомом месте, и у родителей остались хорошие воспоминания от Белостока. Кроме того, ему, этому дворянину-фермеру, льстило, что его деятельность на ниве правосудия, которое он вершил в глуши, удостоилась признания. Приглашение было особенно кстати, ибо Тадзио как раз спас Лобзов от мрака запустения и был готов к новым высотам.

Мать был ошеломлена тем, что нашей буколической идиллии может прийти конец: она знала, что во время долгих зимних сессий суда она должна будет быть рядом с Тадзио и, конечно, детей тоже придется брать с собой. Но она отлично понимала, что одних сельских забот и хлопот ее супругу недостаточно.

Кроме того, их привлекали, во-первых, перспектива карьеры и хорошего дохода, что позволило бы семье расширить горизонты за пределы блаженно счастливого, но ограниченного круга сельского существования, а во-вторых, возможности дать Анушке и Тереске хорошее систематическое образование в белостокской женской гимназии.

Когда мы переехали в Белосток, моя жизнь потекла монотонно, по строго определенному распорядку. Я цеплялся за Мартечку, которая воплощала зримую связь с моим настоящим домом. Лишь однажды мне удалось хотя бы мельком увидеть отца на работе: далекий, облаченный в мантию, с золотой цепью, он вел судебное заседание по какому-то непостижимому делу. Во время наших длительных прогулок мы с Мартечкой иногда случайно встречали мать. Это были очень радостные встречи, и особенно хорошо мне запомнилась одна: красивая дама в длинной шубе раскрывает объятья и ловит мчащегося к ней маленького мальчика. В остальном это было очень размеренное и по сравнению с радостями Лобзова скучное существование, озарявшееся только тогда, когда Мартечка привлекала внимание симпатичного полицейского — его участок включал и наш конец улицы Св. Иоанна. Я всячески поощрял его ухаживания, а Мартечка оставалась холодна, ее это совершенно не трогало.

Мои воспоминания о Белостоке в отличие от лобзовских остаются фрагментарными и как бы не в фокусе. За исключением одного события: известия о смерти маршала Пилсудского. В то холодное и пасмурное утро — 12 мая 1935 года — отец, явно впечатленный, пришел сообщить эту новость своему шестилетнему сыну. Я понял, что случилось что-то очень важное. Воспоминание об этом разговоре остается единственным четким пятном в моем каталоге бессвязных воспоминаний, относящихся к первому сроку председательства отца в суде.

Вскоре после этого ему предложили стать председателем регионального суда в Замосце. По-видимому, за три года зимних сессий в Белостоке его успешная деятельность старшего судьи и администратора не осталась незамеченной. Это предложение было заметным шагом вперед, и, естественно, он его принял. Мы с матерью попытались скрыть огорчение: Замосць был еще дальше от Лобзова.

После всего одной сессии судебных заседаний (1935–1936) отца пригласили стать председателем регионального суда в Луцке. Перед тем как уехать туда, ему довелось сделать доброе дело одному своему коллеге-адвокату, о чем мы узнали только гораздо позже. В 1950 году в Лондоне мать совершенно неожиданно получила значительную сумму денег от неизвестного ей лица «на благотворительность по ее усмотрению». Стало известно, что даритель, преуспевающий варшавский юрист по фамилии Гарвин, принадлежит к еврейской общине Замосця. Он сообщил матери, что ее муж, узнав о заговоре в Замосце с целью лишить Гарвина права продолжать практику, тут же потребовал расследования, наказал виновных, вернул жертве доброе имя и таким образом спас его от дальнейших преследований и разорения. Письмо пана Гарвина — одна из самых дорогих мне вещей: «В межвоенный период, когда в Польше уже задули "западные ветры" [имеется в виду германский антисемитизм], эта мгновенная готовность Тадеуша Гедройца выступить в защиту неведомого ему еврея-адвоката говорила очень многое о его чувстве справедливости и честности. Я всегда буду помнить его с глубочайшим уважением».

Луцк, следующее назначение моего отца, был столицей важной части межвоенной Польши — Волынского воеводства, потенциальной житницы республики. Но ему недоставало политического равновесия. 70 процентов населения составляли украинцы, а поляков, меньшинства, сосредоточившего в своих руках политическую власть, было только 16 процентов. Украинцы выражали недовольство своим положением. Взаимные подозрения усиливались и потому, что была свежа память о недавних террористических актах украинских националистов и жесткостью ответных полицейских мер. Тадеуша Гедройца пригласили из Замосця, чтобы обеспечить прозрачность и непредвзятость судебной системы.

Внешние атрибуты работы соответствовали задаче. Жили мы в бывшем монастыре ордена Святой Троицы, построенном в XVIII веке. Комнаты, разумеется, были просторными, но по-монастырски, а не как во дворце. Нам также полагались два слуги и садовник. В распоряжении отца имелась карета с парой лошадей, которая находилась в ведении усатого кучера по имени Антоний, чьи кучерские таланты и пунктуальность вошли в легенды. Антоний был особенно добр ко мне. Зимой он разрешал мне кататься на лыжах за его санями: к саням сзади крепились две веревки, и я цеплялся за них. Так мы и трусили из конца в конец главной улицы Луцка к изумлению зрителей.

Мои сестры приехали в Луцк завершить среднее образование. Мы с Мартечкой прибыли вслед за ними, и скоро меня тоже поместили в частную школу. Я мало помню о своих первых подвигах на ниве образования, но довольно много о своих первых столкновениях с этим новым миром. Школа была платная, и поэтому классы были очень маленькие. Лидер в классе был слишком напорист, и я чувствовал себя неуютно и стремился его избегать. Это было несложно, потому что его соперник Збышек Горевич предложил мне свою дружбу. Мы стали неразлучны, и впоследствии Збышек регулярно приезжал в Лобзов. Самым умным в классе был Ясь Титов, мальчик с мягким характером, всегда готовый помочь. Его фамилия предполагает украинские или даже русские корни. Мы с Ясем хорошо относились друг к другу, но нашим отношениям мешал его старший брат Витек. Он был на три года старше нас, тоже отличался исключительным умом и был королем школы. Витек и его свита избрали меня объектом насмешек. Сейчас я понимаю, что просто напрашивался на эту роль, потому что мои родители — и Мартечка — чрезмерно суетились вокруг меня. Представьте себе, каждый день я приезжал в школу в карете, Мартечка сопровождала меня аж до двери класса, мать настаивала, чтобы я носил рейтузы — трико, какие носят дети, — о которых мои сверстники, щеголявшие голыми коленками, уже давно забыли; и, что самое худшее, я все время хвастался, что наша семья когда-то владела половиной Луцка. Витек и его клика прозвали меня марсианином и на какое-то время кличка прилипла. До этого меня никогда не дразнили прилюдно, и моей первой реакцией было удивление, а не обида. Но скоро я понял, как неприятно быть посмешищем. По странной иронии судьбы, мы с Витеком Титовым снова встретились в 1944 году в Польской военной школе на Ближнем Востоке, но к этому моменту наши позиции поменялись, и преимущество было на моей стороне.