Плата за любовь - Лидия Лукьяненко

Маша онемела.

— А ты что, не знала? Ох, хитра, ох, хитра Верка-то. Да у них весь род такой. И отец ее больной был, художник, говорили. Да какой там художник — псих, он псих и есть, и брат ее с придурью. Как я нашего Витьку отговаривала! Подругу свою ему сватала — хорошая такая девка была: веселая, работящая. А он, как баран, уперся — люблю да люблю. Вот теперь у Нинки две дочки красавицы — студентки, а у Витьки — один Пашка, и тот… — Она покрутила пальцем у виска и шумно высморкалась в большой клетчатый носовой платок.

Тетка Клава не выдержала, сослалась на больные ноги: «Не могу долго стоять», — сказала она и ушла. А Маша стояла и переваривала услышанное. Очнулась она от звука поворачиваемого в двери ключа. Вера Васильевна недоуменно посмотрела на Машу.

— Вы к нам?

— Да, именно к вам, Вера Васильевна. Мне нужно с вами поговорить.

— Проходите. А почему вы не позвонили? Виктор Павлович дома.

— Я звонила. Никто не открывал.

— Витя, ты что, не слышал звонка? — крикнула она в комнату.

Из комнаты показался Виктор Павлович с мятым лицом и заспанными глазами.

— Я спал. Что-нибудь случилось?

— Ничего не случилось, а вот Машенька под дверью замерзла. Раздевайтесь, деточка, — слащаво проворковала она. Здесь ее всегда называли на «вы» и ласково-уменьшительными именами.

— Вера Васильевна, — сразу приступила к делу Маша, опасаясь, что потом не хватит смелости, — это правда, что Павел болен?

— Конечно, он на обследовании. У него такой кашель! Нужно исключить плеврит или пневмонию. Но бронхит, скорее всего, есть.

— Я не о том. Мне стало известно, что он… не совсем нормален… — Ей было стыдно и неприятно произносить это, но она уже знала, что с этой женщиной лучше говорить на чистоту, иначе она опять выкрутится — заморочит ее словами.

— Кто вам сказал такую чушь! — с негодованием воскликнула она, и Маша поняла, что это правда.

— Тетя Клава.

— Так я и знала. — Вера Васильевна перестала изображать из себя королеву-мать и в волнении заметалась по комнате. — Так я и знала! Вот она — твоя сестра во всей красе! — закричала она через коридор мужу. — Эта плебейка! Ни такта! Ни понимания! Я же сказала, чтобы ее ноги в нашем доме не было!

— Давно надо было все сказать Маше, — ответил вошедший Виктор Павлович и встал спиной к ним у окна.

— Да, Вера Васильевна. Нужно было предупредить меня.

— Извините, Маша, — отчеканила свекровь и поджала губы. — Я вам нашего сына не навязывала. Вы захотели выйти замуж. Вы, извините, много старше Паши, у вас — ребенок. Вам просто захотелось устроить свою судьбу! Нашли молодого человека из хорошей, небедной семьи. Мы вас приняли и никогда ни в чем не упрекнули. А теперь вы смеете винить в своих ошибках нас?

— Я ни в чем вас не виню. Но лучше, если бы я знала.

Вера Васильевна переменила тактику. Она села возле Маши, обняла ее за плечи и заговорила проникновенным голосом:

— Я понимаю, Машенька. И все вам объясню. Паша — очень ранимый, тонкий, как все талантливые люди.

Маше захотелось спросить, в чем именно состоит его талантливость, но она не стала делать этого.

— В нашем роду есть и музыканты, и художники, а это люди неординарные.

Маша вспомнила про дедушку художника, того самого, который «псих психом», и только вздохнула.

— Таким людям трудно бывает примириться с жестокой действительностью, им нужны понимание и любовь, и тогда они будут здоровы и счастливы. Паша полюбил в десятом классе. Первый раз в жизни. А девочка эта оказалась грубой и жестокой. Она отвергла его, высмеяла при всех, оскорбила. И он решил покончить с собой. Его едва спасли. — У нее на глазах выступили слезы. — Вы сами мать и, надеюсь, поймете меня. Потом он привязался к вам. Ну, как я могла разрушить счастье единственного сына! И потом, если вы любите его, то любите и в болезни, и в здравии.

— Я поняла, — сказала Маша. Ей было жаль эту женщину. И она все говорила правильно. Вот только Маша не любила ее сына и, будь он даже абсолютно здоров, все равно оставила бы его. Видно, личное счастье не для нее, единственное, чего она сейчас хочет, — это жить вместе со своим ребенком. — Дайте мне адрес больницы. Где он лежит?

— Он в дурдоме, — грубо, как и его сестра, произнес Виктор Павлович, не поворачиваясь от окна.

Вера Васильевна посмотрела на него с ненавистью.

— У него — нервный срыв. Вы уехали и оставили его. Он боится, что вы его бросите. Машенька! — в отчаянии взмолилась она. — Не бросайте Павлика, он вас любит! — И она заплакала.

У Маши сердце разрывалось от жалости, но она сознавала, что если сейчас уступит, то станет сиделкой для их больного сына. В конце концов, это их ребенок, а ей нужно думать о своем. Она встала и сказала тихо, но твердо:

— Простите меня, но я не буду с ним жить.

— Вы такая же, как все, — черствая, жестокая, вы думаете только о себе!

— Поймите, у меня тоже есть сын. Я хочу, чтобы он жил со мной.

— Паша будет ему прекрасным отцом!

— Я не хочу, чтобы у моего сына был такой отец.

От былой деликатности Веры Васильевны не осталось и следа. Она вытерла слезы и тоже встала.

— Хорошо. Я обещаю избавить вас от нашего сына. Но, — она предостерегающе подняла палец, — никаких свиданий с ним, никаких объяснений. Я все сделаю сама.

Закрыв за собой дверь этого дома, Маша вздохнула с облегчением. Она и не собиралась ничего выяснять с Павлом. Но почему ей так не везет! Первый муж был алкоголиком, второй — сумасшедшим. У нее есть единственная любовь в этом мире — ее Павлик. Она будет жить для него. Маша ехала в полупустом метро и вспоминала Андрея. Он тоже не для нее. Он — муж сестры. А ведь, если бы не проделки Ольки, она могла вляпаться в эти отношения по самые уши. Да и Олька хороша! Ничего себе подруга. Правду говорит, Бог ее за это уже наказал. А у нее не осталось никаких обид или претензий ни к ней, ни к Андрею. Одна пустота, и именно эта пустота толкнула ее в объятия больного человека. Она и сама в какой-то мере больная — вышла замуж за первого встречного!

Неделя выдалась тяжелой. Маша приходила поздно, уставшая — ужинала, смотрела телевизор и крепко засыпала. Вечером, в субботу, в дверь позвонили. На пороге стоял Павел. Он был мокрым от дождя, дрожал, глаза его возбужденно горели. Таким Маша его еще не видела.

— Она не пускала, — прошептал он, чуть не плача, — она не пускала меня к тебе. Сказала, что ты такая, как Люся…

— Кто?

— Мама! Она сказала, что ты не любишь меня! Маша, скажи, что это неправда! — Он плакал. — Ты ведь не бросишь меня?

— Нет, конечно нет, — поспешила успокоить его Маша. Не хватало только, чтобы он сейчас выпрыгнул у нее из окна. — Успокойся, Паша.