Я все скажу - Анна и Сергей Литвиновы

Вытерся, спустился по скрипучей лестнице. Дом у Богоявленского был старый. Он купил его с гонораров от первых опубликованных сборников и концертов – еще в девяностом году. Тогда, на изломе советской власти, многие коренные жители стародачного поселка Красный Пахарь потянулись за рубеж, в Штаты и Израиль. Имущество свое распродавали по тем временам задешево.

Гордился поэт своим приобретением страшно. Еще бы! В двадцать лет от роду купить на собственные заработанные деньги теплую дачу (слова «загородный дом» или «коттедж» тогда еще были не в ходу).

Сперва, когда ежедневное кручение держало его в городе, здесь жили родители. Потом он и сам стал находить вкус в деревенском бытье, а отец с матерью, напротив, потянулись обратно в столицу, ближе к поликлиникам-собесам.

За тридцать лет поэт не удосужился обиталище свое реконструировать или перестроить, латал только неизбежно возникавшие дыры: то крыша потечет, то газовый котел потухнет. Зато и ото всех жен, вылетавших из гнезда с куском богатства, свой домишко уберег.

Сейчас ходил по нему в полуголом виде, скрипел половицами и радовался: что не оказался в тюрьме, что приезжала к нему женщина, что провел он с ней славную ночку. Наконец, позавтракал и позвонил продюсеру Петрункевичу.

– О, Богоявленский! Ты на свободе? – хохотнул тот в ответ.

– А ты хотел, чтоб меня в СИЗО закрыли?

– Да что ты! Волновался за тебя. Готов был сам адвоката отыскать, да Кристина твоя меня опередила.

– Надо поговорить.

– Приезжай. Мы как раз сегодня натуру снимаем.

Натуру выбрали в городе Королёве – совсем недалеко от дома поэта, километрах в пятнадцати, если ехать в сторону Москвы. Продюсеры в целях удешевления процесса все чаще находили объекты (то есть места съемки) не в столице, а в ближнем Подмосковье. Там и квартиру (где действие происходит) можно снять дешевле, и с властями легче договориться, чтобы на улицах снимать.

Условились встретиться с Петрункевичем ближе к обеду. Тот выслал геометку своей локации.

Обиталище киношников было заметно издалека. Среди жилого квартала расположились автобусы – с гримерками и гардеробными, на огромных штативах стояли кинопрожекторы, освещая окна первого этажа, за которыми снимали кино. У нескольких шатров-палаток гужевались люди, временно не занятые в процессе.

Богоявленский вспомнил, что сам пару раз выступал в качестве актера. Внешность у него была, что там говорить, импозантная. Любой с первого взгляда мог поверить: да, это поэт! Высокий, стройный, без лишнего веса, с волнистыми волосами, вдохновенно закинутыми назад, – сейчас их чуть тронули искорки седины. Ему повезло по жизни: вряд ли чей-то лик из пантеона стихотворцев больше подходил званию пиита, нежели его, разве что Лермонтова, Блока или Есенина. Поэтому знакомые режиссеры порой приглашали его на роли мятущихся творцов.

Но быстро оказалось, что ни малейшего артистического таланта у Богоявленского не имеется. Перед камерой он был зажат, лицом играть не умел, говорил деревянным голосом. Ему самому было интересно, конечно, посмотреть, как все в кино устроено, но после двух эпизодов он от съемок стал отказываться.

Продюсер Петрункевич оказался на посту – пост располагался на улице в синей палатке, на столе были установлены мониторы, куда шло изображение со съемочной площадки. Под ногами змеились кабели. В мониторы вперились сам Петрункевич, а также режиссер фильма (с рацией у рта), помреж и главный оператор. Богоявленский хлопнул продюсера по плечу. Тот обернулся, сделал упреждающий знак: мол, минутку. А вскоре главреж проговорил в рацию: «Стоп, снято! – и добавил: – Обеденный перерыв – полчаса».

Поэт с Петрункевичем отправились к другой палатке, где над судками с пищей царила веселая, полная женщина. Возле раздачи толпилась в рассуждении еды киногруппа. Актеры массовки и светики (осветители) почтительно пропустили продюсера с его гостем. Пышная дама на раздаче стала весело расхваливать свой товар: «Мясо, свининку, с картошечкой возьмите, а для диетчиков у меня имеется судачок по-польски на пару, для постящихся или веганов – сотэ из баклажанов! Для веганов – сотэ из баклажанов! Как вам рифма, товарищ Богоявленский?»

– Прекрасно, надо записать, – пробурчал поэт, довольный, что его опять узнали.

Но Петрункевич взял только пластиковый стаканчик с кофе, его примеру последовал и Богоявленский.

– Ах, обижаете вы меня, Илья Ильич, своим плохим аппетитом! – воскликнула повариха. – И товарищу поэту плохой пример подаете.

– Ничего, на премьере отъедимся, – парировал продюсер и обратился к гостю: – Пойдем ко мне в машину.

Они забрались в припаркованный неподалеку «Гелендваген» Петрункевича. Как все физически маленькие люди, он предпочитал огромные, брутальные машины.

Едва они оказались внутри и захлопнули дверцы авто, поэт сразу обрушил на киношника то, что накопилось:

– Ну и какого черта надо было болтать?! На кой ляд трепаться ментам, что я искал встречи с Грузинцевым?! Якобы писал для него сценарий, которого на деле нет? Кто тебя за язык-то тянул, Илья?!

– Постой, постой. Это не я.

– А кто?

– Киношный мир очень маленький, все про всех знают.

– Но я-то говорил только тебе! Значит, если не ты полицейским после убийства трепался, то кто? Кому, значит, ты разболтал? Всем вокруг?

– Я об этом тебе не обязан докладывать, но о твоем желании срочно сдружиться с Грузинцевым рассказал супруге своей, Надежде Михайловне. У меня от нее вообще секретов нет.

– А она, значит, раззвонила об этом всему вашему киношному мирку. И правоохранителям в придачу. Спасибо тебе, родной!

– Ну, ты меня, дорогой, в ситуации со знакомством с Грузинцевым использовал втемную. И даже не предупреждал держать язык за зубами.

– Ладно, проехали. Буду теперь знать, тебе рассказывать – все равно что в дырявое решето. А теперь скажи мне: что ты знаешь о перстне? – И поэт повернулся вполоборота, чтобы не упустить реакцию продюсера.

– О перстне? О каком перстне? – удивился Петрункевич, как показалось, натурально.

– Он был на пальце Грузинцева в момент убийства. А потом вдруг обнаружился в моей сумке, в комнате, которую мы занимали с Кристи в особняке. Собственно, почему меня и взяли.

– Право, не знаю. И даже не заметил никакого перстня.

– А что ты вообще об убийстве думаешь? Кто это сделал? Может, чисто ваши, киношные разборки?

– Киношникам зачем убивать? Ты хоть когда-нибудь о таком слышал? Тем более актеров? Самая низкая и зависимая каста. Если артист провинился – его просто перестают снимать.

– Значит, ты ни при чем?

– Это точно! Скорее, думаю, домашние постарались? Жена, тещенька? Смотри, какая тема: сначала богатая тещенька купила для доченьки муженька, красивого да известного. Потом она (или они вместе с дочкой) разочаровались в нем и захотели сменить коня на переправе. На другого жеребца, а?