Смерть в катакомбах - Ирина Лобусова

— Как это — исчез? — не поняла Зина. — Может, арестован? Хотя тоже странно… За что его могли арестовать? Тарас не еврей, да и вряд ли связался бы с партизанами… Воинское дело — явно не его…

— Нет, никто его не арестовывал, — покачал головой Алексей.

По словам Леши, все время с начала оккупации Тарас исправно ходил на работу. Война, а затем осадное положение города полностью сорвали его планы отъезда в Киев. Он остался в Одессе, на фронт не пошел и продолжал возглавлять лабораторию в Еврейской больнице.

Когда румыны заняли Одессу, Тарас все еще продолжал ходить на работу. По словам Алексея, аресты в больнице были страшные. Очень тщательно изучали личное дело каждого из сотрудников. Всех евреев забрали почти сразу.

Но документы Тараса были чисты. Как и всех, его допрашивали. И его никто не тронул. А потом в один прекрасный день Тарас исчез. Просто не пришел на работу.

Конечно, кто-то из сотрудников больницы был отправлен к Тарасу домой, на Пироговскую. Но там его не было. Комната его была заперта на ключ, и, по словам соседей, он не появлялся на Пироговской несколько недель. Значит, тогда, когда он продолжал ходить на работу в больницу, он жил где-то в другом месте. И все — больше Тарас не вернулся.

— Когда же он исчез? — нахмурилась Зина, которую этот рассказ очень расстроил.

— В самом начале месяца, 2 или 3 декабря, точно не помню, — вздохнул Алексей, — а сейчас уже начался февраль. То есть два месяца уже прошло.

— Ужасно… Он мог сбежать из города, а мог и умереть. С ним могло произойти все что угодно, — Зина просто размышляла вслух.

— Я все еще надеюсь, что он вернется, — искренне вздохнул Алексей, — но с каждым днем надежды на это все меньше и меньше.

От Алеши Зина узнала также о том, что с ней произошло. Сама она помнила это смутно. Очень мало осталось в памяти.

Алексей рассказал, что она находилась без сознания несколько дней. У нее была тяжелейшая черепно-мозговая травма, а побои чуть не спровоцировали разрывы внутренних органов. Ее прооперировали — он сам делал операцию. К ее счастью, Алексей оказался очень хорошим хирургом — селезенку и желчный пузырь удалось спасти. Но лечение требовалось длительное, и Зина должна была еще довольно долго находиться в больнице.

— Ты была на волосок от смерти, — похоже, Алексей действительно был рад, что спас Зину, он улыбался. — Еще бы один час… Если бы мы опоздали всего на один час, тебе бы не выжить… — Он наконец стал серьезным.

И, конечно, именно с ним Зина могла обсудить и узнать все подробности вопроса, который очень ее волновал: немец, кто был этот немец?

Все знали, что в больницу он ее привез в штабном офицерском автомобиле. И был этот немец высоким офицерским чином, занимавшим высокое положение в оккупационном штабе. Звали его Генрих фон Майнц.

Именно он заставил предоставить Крестовской отдельную палату. Он же привозил редкие, дорогостоящие медикаменты, которые были только у оккупантов, и о них даже не знали в больнице, и продукты, которые тоже были невиданной роскошью… Все это привело к тому, что Зина быстро пошла на поправку.

— Ты не поверишь, но медикаменты эти были американскими, — усмехнулся Алексей.

— Вот суки! — рассердилась Зина. — Значит, и нашим, и вашим.

Он показал ей некоторые упаковки — действительно, это были американские антибиотики. Как и некоторые плитки шоколада, которые немец приносил. Это означало, что в оккупационном штабе есть доступ к хорошим американским продуктам.

Зина помнила свое чувство, когда, раскрыв глаза, увидела, что возле ее кровати сидит незнакомый мужчина. Он не был врачом — к тому времени Крестовская уже пришла в себя и знала всех врачей в отделении, так как они постоянно делали обход, а Зина считалась здесь самой тяжелой.

— Добрый день, — приятным голосом, по-русски, но с акцентом, произнес мужчина. — Мне сказали, что вы пришли в себя, и вас можно навестить. Как вы себя чувствуете?

Все внутри Зины оборвалось. Ее не обманул ни штатский костюм посетителя, ни его вкрадчивые манеры — она мгновенно поняла, кто сидит перед ней. И не столько по акценту, который выдавал его с головой, но и по пристальным, проницательным зеленым глазам.

У этого мужчины были яркие, просто какие-то изумрудные глаза невероятно сочного оттенка. Зина никогда еще не видела таких глаз. Этот цвет больше подошел бы женщине — поймала она себя на неожиданной мысли. Ей было странно видеть такие необычные глаза на мужском лице. Все же остальное не было таким примечательным.

У него было несколько тяжеловатое лицо с неправильными чертами лица — массивным подбородком, мясистым носом, слишком полными губами. Светлые, чуть рыжеватые волосы, коротко подстриженные, на военный манер. Фигура его была коренастой, даже когда он сидел, можно было предположить, что он не очень высокого роста, скорей, среднего.

Зина даже рассердилась на себя — какого черта она так пристально его рассматривает? Не замуж же за него выходить! Нашла кого так рассматривать — обыкновенный палач, убийца. А то, что он ее спас… Собственно, вот то, что он ее спас, немного ее смущало. Это как-то не вписывалось в общую схему портрета палача и убийцы, вылезало за рамки ее представления о врагах. И Зина пока не знала, как это туда запихнуть. А оттого сердилась на себя еще больше.

— Благодарю, хорошо, — наконец произнесла она. — Можно спросить: вы кто?

— Меня зовут Генрих фон Майнц, — сухо сказал немец, — и это я привез вас в больницу.

— Что ж, я, очевидно, должна вас поблагодарить, — парировала Зина.

— Не стоит, — спокойно возразил немец. — Так поступил бы каждый порядочный человек. А тевтонцы всегда были рыцарями.

Рыцарями? У Зины даже перехватило горло от возмущения! Она сжала под одеялом кулаки. Какова наглость! Что этот проклятый фашист себе позволяет? Но… необходимо было молчать. Просто молчать. И, изо всех сил заставив себя заткнуться, Зина пробормотала:

— Меня зовут Вера Карелина.

— Я знаю, — кивнул немец, — я видел ваши документы.

«Ну конечно, — промелькнуло в голове у Зины, — проверил уже, сволочь!» Но, сдерживая себя, вслух она произнесла:

— Вы очень хорошо говорите по-русски. Откуда вы так хорошо знаете русский язык?

— Это просто, — немец улыбнулся, и улыбка его оказалась на удивление приятной. — Мой отец был кораблестроителем, корабельным офицером. И в 1932 году его пригласили в СССР для того, чтобы организовать производство на верфи в Ленинграде. Он взял меня с собой как своего помощника. Мне было 22 года, и я с радостью ухватился за эту возможность. Мы прожили в Ленинграде четыре года — с 1932-го по 1936-й. Ваш Сталин просто бредил идей создать великие корабли, поэтому со всей Европы он приглашал многих специалистов. И я выучил русский язык. У меня всегда были способности к языкам. Мне было интересно освоить такой трудный язык.