Бывшие. Мой секрет - Юдя Шеффер

class="p1">— А что с Евой? От правды ей будет только лучше.

— Лучше?! Ей будет лучше?! — вскакиваю на ноги, потому что сидеть больше не могу. Нависаю над ним: — Ты считаешь, что для пятилетней девочки узнать вдруг, что незнакомый дядя — ее настоящий папа, а тот, которого она считала отцом, ей, на самом деле, никто — это так, пустяки? Думаешь, она не будет переживать? Думаешь, ее это не ранит?

Он тоже поднимается и теперь уже он смотрит на меня сверху вниз, а не наоборот. Но меня это не смущает. Я чувствую, что права, и продолжаю:

— Что ты скажешь, когда она спросит, почему тебя не было с нами все эти годы? Почему ты бросил ее? Почему не хотел ее? Почему не любил? И задаст еще тысячу вопросов. У тебя готовы ответы на них?

Я понимаю, что меня несет, и что этой своей речью я практически признаю, что он — отец Евы, хотя еще минуту назад делать этого не собиралась, но уже не могу остановиться. Вся накопленная обида, вся злость, все напряжение последних дней бурлят во мне вулканической лавой. Она рвется из меня, фонтаном бьет изнутри. И если я ее не выплесну, то меня разорвет от эмоций.

— У меня есть ответы на все ее вопросы. А если и нет, то появятся в процессе разговора. Мне нечего скрывать и незачем врать. Я ее не бросал, — Кирилл категоричен и спокоен.

Моя пламенная обвинительная речь ничуть не смутила его.

Хотела бы я быть такой же спокойной и сдержанной. Но где мне…

— То есть ты свалишь всю вину на меня? — фыркаю: это так нелепо, что даже смешно.

— Могу свалить на американцев, это сейчас в тренде. Или на енота, как в том фильме, или ты подкинь еще идей, кого назначить крайним, — он язвит и взглядом прожигает во мне дыру. — Мне пофиг, какой будет официальная версия.

— А не официальная? — догадываюсь, куда он клонит.

— А по факту это я спрашиваю у тебя, почему ты бросила меня. Почему ушла в тот день? Обманула. Устроила целое представление для единственного зрителя. Так почему ты решила, что мне не место в жизни твоей и нашего ребенка? Почему, Рита?!

Лучше бы он этого не делал…

Все события того дня вновь пронеслись у меня перед глазами. Все, от радости до боли за одну короткую секунду. И моя броня осыпается. На глаза выступают слезы-предатели. Но я не позволяю им смягчить себя.

— Все эти вопросы я рекомендую задать себе. Я ушла, потому что подслушала твой разговор с матерью. И узнала, что мы с Евой были для тебя лишь проектом. "Просто бизнес", — буквально выплевываю последние слова ему в лицо.

Выплевываю образно, но он застывает с таким выражением в глазах, будто я действительно брызнула в них каким-то сильнодействующим парализующим газом.

— Я не знаю, в чем был твой план, мне фиолетово на твои мотивы, но я поняла тогда, что они точно расходятся с моими. И вместе нам не по пути, — заканчиваю уже не так решительно.

Когда я выговорилась, на меня накатила страшная усталость. Казалось бы, я скинула с плеч, с души многолетний неподъемный груз, и должна почувствовать легкость. Но легче не стало.

Стало… пусто.

Потому что заменить этот груз нечем.

Потемкин так и стоит, неподвижный, как статуя Давида. И такой же красивый.

Но впервые меня это не трогает.

Я разворачиваюсь, чтобы уйти. Обхожу коврик и, стуча каблуками, шагаю к арочному проему. За ним выход.

Но уйти мне не дают пущенные в спину слова:

— И ты даже не выслушаешь мою версию?

Глава 36. Не простил

(POV Кирилл)

— У тебя еще есть, что мне сказать? — Марго удивлена и скептична.

Она выговорилась, сбросила на меня свою бомбу и совсем не настроена меня слушать. Она хочет поскорее уйти, но я не позволю. Больше я не совершу этой ошибки.

Я уже отпускал ее, не заставив выслушать, как все было на самом деле. Оскорбленный ее недоверием, не попытался объяснить, доказать, что на той записи все совсем не так, как выглядит. А потом сам не дал ей возможности оправдаться в похожей ситуации, и мы потеряли друг друга.

Сейчас я этого не допущу.

На кону не только мы, но и наша дочь.

— Есть. Что именно ты тогда слышала?

— Ты не помнишь, что говорил? Конечно, ведь столько лет прошло. За это время ребенок почти вырос… А у меня каждое слово черной татушкой набито в голове. Я бы тоже хотела забыть… — горько.

От ее горечи неприятно жжет где-то в солнечном сплетении. Горячо и больно — жуть.

Представляю, как болит у Риты…

Сглатываю как невротик.

— Я помню. Помню смысл, но не фразы дословно, — она осуждающе усмехается, и я торопливо объясняю. Оправдываюсь: — Потому что я придумывал те слова на ходу. Про проект, про бизнес — все это не было правдой, я говорил не то, что думал и чувствовал. Это была ложь, которую я наспех придумал, чтобы успокоить маму. Она тогда только что выписалась после операции, проходила сложную реабилитацию, и ей было противопоказано любое волнение. Я должен был купировать его любой ценой. Быстро и убедительно.

— У тебя получилось. Меня ты точно убедил, Потемкин. И купировал. Поздравляю.

— Ты не должна была этого услышать.

— Чтобы не нарушить твоих планов?

Никогда не видел ее такой. Циничной и непробиваемой. Она как обвинитель на суде, безжалостно пуляет фактами, надеясь, что каждый следующий окажется для оппонента смертельным.

— Наших планов. Мои не расходились с твоими.

— А ты знал мои планы? Уверен? — чуть красноватые и припухшие от контакта с солью губы кривятся в усмешке.

И я отвечаю честно, открываюсь перед ней, иначе до нее не достучаться.

— Я чувствовал. Кожей и, если хочешь, задницей ощущал, что мы на одной волне. Что хотим одного и того же. Что мы готовы забыть прошлые обиды и начать все сначала. Вопреки желаниям наших родных. По крайней мере, я хотел именно этого. Ты нет?

Отводит взгляд. Отворачивается и отходит к окну-хамелеону. За ним уже стемнело.

Вновь оборачивается на меня.

— И что же так взволновало твою маму? — меняет тему.

— То, что мы с тобой снова вместе.

— Ты сказал ей, что мы вместе?! — в искреннем возмущении она подается вперед. — Мы же просто…

Мягко обрываю ее наезд.

— Не говорил. Она заметила у меня женские вещи, спросила, чьи, а я, забывшись, ляпнул, что твои. Вырвалось. Она…