Горизонт в огне - Пьер Леметр

Поля тоже раздирали противоречивые чувства, его мучила совесть, что он оставляет мать одну… То, что он слышал, то есть почти все, предвещало тяжелые времена. Что бы ни случилось, он всегда будет помнить об этом путешествии, он пойдет в Ла Скала, он услышит Соланж, то, что он проживет там, никто никогда у него не отнимет.

Проводник считал, что на него возложена некая миссия, потому что Мадлен дала ему пятьдесят франков; он был сыном польских иммигрантов. Будучи французом, он довольно хорошо изъяснялся на языке родителей, и, когда поезд тронулся и он покончил с необходимыми формальностями, он завел с Влади беседу, и Поль без труда понимал, о чем они говорят и к чему она приведет, потому что молодая женщина хихикала и смеялась так же, как она это делала при встрече с сыном угольщика с улицы Миромениль или с лифтером Эйфелевой башни, который жил на улице Токвиля.

Они с Полем устроились на зарезервированных за ними местах в вагоне-ресторане, за милым столиком с белой скатертью и гербом железнодорожной компании, столовые приборы были серебряными, стаканы хрустальными, как в журнальной рекламе, Влади заказала полбутылки красного вина – она была на седьмом небе от счастья.

Когда пришла ночь, Поль лежал на своем спальном месте под накрахмаленными простынями и шотландским пледом и погружался в приятную дремоту, и вскоре голоса Влади и проводника стали отдаляться, прерывистое дыхание молодой сиделки вторило стуку колес и напоминало неотвязный ритм «Болеро», с которым несколькими неделями ранее его познакомил продавец из «Пари-Фоно». Он уснул и видел яркие и волнующие сны.

Мадлен даже не попыталась заснуть, почти всю ночь она перечитывала документы, в которых говорилось о том, что она владеет английскими, американскими и итальянскими акциями.

В шесть утра она уже была причесана и одета, но нервничала, к горлу подступали слезы. Удивительным образом лицо ее не выдавало волнения. Она была бледна, серьезна, собранна и походила на приговоренного к смерти, который слишком долго ожидал приговора и теперь спокойно и уверенно идет на казнь. Леонс появится не раньше восьми тридцати. Она вызвала водителя и отправилась в путь.

– Ах, это ты!

На Ортанс был халат в крупных цветах и подбитые мехом тапочки. В бигуди она ужасно походила на супругу, которую каждый мужчина опасается однажды обнаружить у себя под боком. Она не предложила Мадлен войти и скрестила на груди руки.

– Я ищу дядю, мне нужно с ним поговорить.

– Шарль очень занят, представь себе! Он известный член парламента, у него очень много работы, ни минуты свободной не остается, хотя тебе это, похоже, неизвестно.

– Даже на собственную племянницу?

– Так у него есть племянница? Вот новость!

– Мне нужно увидеться с ним…

Ортанс расхохоталась:

– Узнаю семейство Пе-ри-кур! Всегда самые главные! Сказали, так теперь всяк вас слушайся!

Эта неожиданная враждебность шла совершенно вразрез с ее обычной глупостью.

– Я не понимаю, что…

– И неудивительно! Твой отец тоже не понимал.

Ортанс говорила тонким голосом и так энергично трясла головой, что некоторые бигуди раскачались, потом раскрутились, но она не заметила, ее лицо обрамляли папильотки, которые, как на пружинках, плясали у нее вокруг головы.

– Все должны слушаться! Так теперь с этим покончено! Да! С высокого шестка им падать, этим Перикурам!

Ортанс в бешенстве шагнула к Мадлен и ликующе затрясла указательным пальцем:

– Во-первых, Шарль у мадемуазель не на побегушках. Во-вторых, хорошо смеется тот, кто смеется последним. В-третьих…

Не зная, что может быть этим третьим, она закончила:

– Ну что, нечего сказать, да?

Мадлен молча развернулась и вышла.

Она поехала в редакцию «Суар де Пари».

Летучка, то есть собрание, на котором директор раздавал журналистам задания, еще не закончилась, и Мадлен попросили подождать в приемной.

Гийото показался через сорок минут. Он рассыпался в извинениях – дорогая моя, эта газета из меня все соки вытягивает, думаю, я уже слишком стар для подобной работы, он говорил так уже больше десяти лет каждому посетителю, и все прекрасно знали, что он умрет в своем рабочем кресле. Мадлен не поднялась, она смотрела на него и ждала, когда он исчерпает свой обычный набор банальностей. Он как бы нехотя уселся рядом с ней:

– Представляю себе, как сложившаяся ситуация для вас трудна.

– А кто виноват?

От этого вопроса Гийото как током ударило. Он приложил руку к сердцу и принял оскорбленный вид.

– Ваша газета, – продолжала Мадлен, – постоянно хвалила румынскую нефть, на все лады расхваливала.

– Ах это… Да, но… – Он заметно успокоился. – Речь шла не об информации в прямом смысле этого слова, а о новостях. Ежедневное издание распространяет новости, которые нужны тем, благодаря кому издание существует.

Мадлен не понимала.

– Что… Статьи… за них платили?

– Сразу громкие слова! Газета – такая, как наша, – не может существовать без поддержки, вы же это прекрасно знаете. Когда власти дают такой крупный заем, то считают, значит, экономике страны это необходимо! Вы же не будете упрекать нас в том, что мы патриоты!

– Вы сознательно публикуете ложную информацию…

– Не ложную, эк вы хватили! Нет, мы представляем реальность в определенном свете, вот и все. Другие коллеги, из оппозиционных изданий например, пишут совершенно противоположное, поэтому равновесие и сохраняется! Речь идет о плюрализме точек зрения. Вы еще теперь упрекните нас в том, что мы республиканцы!

Мадлен была уязвлена и стыдилась, что проявила такую наивность. Она вышла, хлопнув дверью.

С рассвета Влади, устроившись у окна и используя разные польские превосходные степени, комментировала пейзаж, в котором, однако, не было ничего особенного. После чего поезд в течение получаса старательно осматривали стрелочники, а затем он пришел на людный и дымный вокзал.

Соланж узнала из телеграммы, что Поля будет сопровождать не его «дорогая мама», а няня. Она сразу изменила свои планы и, вместо того чтобы показать себя в выгодном свете, ожидая их приезда в салоне Принца Савойского, решила сама отправиться на вокзал.

Пребывание великой Галлинато в Италии приводило журналистов в возбуждение, к тому же – по доброй традиции всех оперных див – она была и капризна, и требовательна. Объявив, что отправляется на Миланский вокзал, дива тщательно скрыла личность своего гостя. Репортеры и фотографы решили, что речь идет о новой любовной истории, но никто в нее по-настоящему не верил.

За последние два года Соланж ужасно растолстела и передвигалась медленно. Ее голос и талант не пострадали, что было удивительно, пела она даже все лучше и лучше, стала зрелой, как говорили, достигла вершин своего мастерства.