Муж, жена и сатана - Григорий Ряжский

С уважением, Аделина и Лев Гуглицкие».

— Ну что? — спросила Адка, поставив завершающую точку. — Так пойдет?

— Супер! — восхищенно отреагировал муж и сделал лицо. — Я б и сам лучше не начиркал. Только я понял, Адунь, все же ду́ришь ты меня с этой ручкой. А письма эти сама сочинила. Вон, смотрю, как гладко кладешь, сама как гоголь-моголь, не меньше.

— Ну вот и посмотрим теперь, кто у нас Гоголь, а кто заурядный моголь, затейник и врун. — Она вопросительно подняла на него глаза: — Ну что, обедать? Прасковья там, наверное, пятый раз уже разогревает.

Когда они вернулись в спальню, письмо, на которое оба, признаться, совершенно не рассчитывали, уже лежало в почте. Отправные данные те же — многоточие с адресом [email protected]. Адка опустилась в вертушку и стала зачитывать его вслух. Текст был следующим:

«Дражайшая княгинюшка, любезная душе моей Аделина Юрьевна!

Безмерно счастлив и рад, что в столь краткий срок сумел принять от вас на свою электронную почту известье, содержанье какового окончательно уверило меня в исключительности моего выбора. И поверьте, милые друзья мои, с этой самой минуты мне стало многим легче переживать, в очередной раз делая тщетную попытку заглушить их в себе, те больные чувства, какие будоражат сердце мое и душу (хотя слова эти и не вполне справедливы по существу своему, однако же об этом чуть позже) в теченье всех, без малого ста пятидесяти лет посмертного обитания моего в земном пространстве.

О, какое это высочайшее наслаждение обрести друзей по переписке! И пускай даже не явится никто из них Белинским, Языковым, Толстым иль самим Александром Сергеевичем, но все одно быть в ожиданье ответа на письмо твое и получать его — удовольствие не из малых. В особенности, когда душа болит томленьем, стремясь вырваться из пределов обитанья своего. «Внутренний человек» — так нарек я когда-то то внутреннее, что еще при жизни тела и мозга обитает и здравствует во всяком человеке, однако ж не являясь при этом частью его животворной плоти.

В один прекрасный день, не так и давно, вскоре за тем, как мною был зарегистрирован домен «gogol.net», проявил я старанье завязать переписку с неким лицом, принадлежащим к весьма именитому ныне сайту знакомств. Увы, старанье это мое оказалось тщетным. За все это время добился я всего лишь единственного и недоброго отклика, где несправедливо был оболган и обвинен в ужасном, никогда не содеянном мною содомском грехе. На сем попытки мои установить какое-либо единенье с лицами для меня случайными были мною же самим решительно пресечены.

Первым проблеском света в моем посмертном существовании стало соприкосновенье с драгоценнейшим Львом, вашим законным супругом, княгиня. Повторюсь, именно то, что он угадал сопричастность калиточной ручки руке моей, и привело меня в ваш дом».

Ада прервалась, бросила гневный взгляд на мужа.

— Даже не соизволил сказать мне тогда, откуда ты ее выломал.

Лёва пожал плечами.

— А чего говорить, она ж ни хрена не стоит. Не именная же: ни клейма, ничего. Так, разве что классик ее пообжимал носатый. Просто прикольно стало, я и подобрал.

Ада махнула рукой — безнадежно. И вообще — проехали. И продолжила читку.

«…Однако я едва не был, как и в самые неприятные минуты свои пребывания на сайте, расстроен и ужасно огорчен первым визитом в ваше жилище. Трижды произнесенные, до чрезвычайности неприветливые слова вынудили меня в тот раз отступить. Однако оплошность моя обнаружилась сразу же на другой день после перемещения моего в ваше гостеприимное пространство. Птица, испускавшая сии отчаянно неприличные звуки, тотчас же была мною извинена по причине неразумности ее пустопорожнего попугайства. Одновременно смею оставить при себе соображенье ума, что слова дурные для сей божьей твари сочинены и вложены в ее нечистый клюв не вашими преднамеренными уроками, а сложились самопроизвольно, из обрезков слов и всяческих слогов, ловимых ею по недоразуменью птичьего ума.

Оставлю, впрочем, сей предмет, перейдя к более насущному — доказательству того, что я не являюсь ни плодом вашего, княгиня, воображения, ни неуместной шуткой кого-нибудь из близких вам людей. Сегодня утром, после нашей беседы, я взял на себя смелость сопровождать вас, Аделина Юрьевна, и вернейшего пса Черепа во время вашей прогулки; таким образом я стал свидетелем самоотверженного и отважного вашего поступка в обстоятельствах, так странно и внезапно напомнивших мне — и вам, я совершенно уверен — печальную развязку моей истории про бедного Акакия Акакиевича. Припомните, милая княгиня: в тот момент, по случаю внезапного ненастья, во всем переулке не было никого, кроме пятерых действующих лиц: вас, вашего смелого пса, двоих негодяев и несчастной жертвы (каковую, повторяю, и поныне в мыслях называю Акакием Акакиевичем!). Таким образом, если кто и мог стать свидетелем вашего великодушного поступка (если же вам мало простого свидетельства, то, уверяю, я способен воспроизвести обстоятельства произошедшего в мельчайших деталях), то лишь бесплотный дух — каковым я и являюсь.

Сказав это, понимаю, что теперь вам просто целиком необходимо, будучи в спокойном и уравновешенном состоянье ума, поразмыслить над прочитанным, и потому откланиваюсь, оставляя вас наедине с собой, с мыслями вашими и с вашим супругом.

Надеюсь, вы откликнетесь обратным посланьем сразу же, как только станете к нему склонной. И уже после этого я позволю себе предварительного характера просьбу, каковая, уверен, существенно упростит для нас с вами дальнейшее общенье.

Преданнейший вам, Н. Гоголь».

Они еще пару минут сидели и молчали, думая каждый о своем. Нет, не так — думали об общем, но только разными способами, каждый по-своему.

«Не хотел же я брать его тогда, урода. Черепушкин мне глянулся сразу, помню, а этот ведь подозрения тогда еще вызвал у меня, хамлетина. А Гоголя этого, мало того, что на сайте его отоварили по полной, так на тебе, его к тому же еще и наш Гоголь пидором обозвал. Бред какой-то…».

«Господи боже… — думала Ада, не отрывая глаз от букв на экране, — неужели все это происходит здесь, сейчас, с нами, на нашей Зубовке…» — Она вдруг поймала себя на мысли, что вплоть до малейшей детали помнит все, что случилось с ней и Черепом сегодня на прогулке. «Конечно, — продолжала она размышлять, — можно предположить, что я попросту сошла с ума. Сама написала себе эти письма, выдумала про дергающуюся дверную ручку… Но ссадина-то? Ссадина кровавая у Черепа на черепе, та самая, от удара ботинком — откуда?» Супруги синхронно посмотрели друг на друга. Лёва спросил:

— Адусь, а при чем Акакий Акакиевич? Что за Акакий еще такой? Ты что, с кем-то подралась? А я думаю, чего это у Черепушки нашего полчерепа в засохшей крови.

Она оторвала глаза от экрана, крутанулась к мужу, сделав полоборота на стуле, и, подумав еще пару секунд, сказала:

— Лёв, призрак этот есть. Это точно. Не знаю, слышит он нас сейчас или нет, но только он есть все равно. И это Гоголь, Лёв, настоящий Гоголь. Не очень понимаю пока, в каком он облике присутствует и для чего мы с тобой ему понадобились, но уверяю тебя, так или иначе мы вышли с ним на контакт.