Лермонтов в Москве. Эссе - Татьяна Александровна Иванова

час легкий завтрак, потом визиты, в пять обед, затем массаж в турецких банях, после чая ложатся спать за исключением праздников. «Весь день ни о чем не приходится думать… Так живут все откармливаемые животные. После этого думайте о нашей жизни, что вам угодно, но, чтобы вы не сказали, я не переменю ее ни на какую другую». Далее следует сообщение о тифлисских красавицах. «Прощайте, дорогая… я погибаю от усталости, написав вам такое длинное письмо». Характеризуют Монго и письма родных, которые беспокоятся о его будущем, карьере, заброшенном хозяйстве. Он увлечен собаками, охотой, скачками. На вопрос «что он собирается делать», Монго отвечает: «Это вопрос, который затруднил бы всякого другого, но не меня… я ничего не знаю, что до настоящего времени я не очень скучаю, совершенно не испытываю голода и холода, не хочу беспокоиться о будущем, а потому что оно не совсем розового цвета, я не вижу оснований портить себе характер, приобретать сплин» (1840). «Алексей имеет вид совершенно довольного своей судьбой, - пишет несколько лет спустя сестра, - потому что он даже так сказал: «В сущности, чего мне еще не хватает». Я ему сказала, что ожидаю дня, когда он совершенно изменит свой образ жизни. Он улыбнулся» (1844). Письмо относится уже к тому периоду, когда Монго давно был в отставке, полученной после окончания следствия по дуэли Лермонтова с Мартыновым, и побывал за границей, чего раньше долго добивался. Это было время, когда, как пишет

М. Б. Лобанов-Ростовский, Монго предался культу своей особы, принимал по утрам и вечерам ванны из различных духов, имел особый наряд для каждого часа и подражал героям модных романов.

Столыпина-Монго биографы называют другом Лермонтова. Но дружбы между ними никогда не было. Между этим «великолепным истуканом», как назвал Монго Лобанов-Ростовский и его родственником поэтом, утверждал мемуарист, не было ничего общего. По возвращении Лермонтова из ссылки за стихи «Смерть Поэта» его тепло принял пушкинский круг. П. П. Вяземский вспоминает, как Лермонтов скучал с братьями Столыпиными и звал его к Карамзиным.

Монго - товарищ Лермонтова по гусарским кутежам, и только. Знаток дуэльного кодекса и дуэлянт, он был секундантом на двух дуэлях своего родственника. В дуэли Лермонтова с Мартыновым, где были нарушены правила дуэльного кодекса, по своему эгоизму и легкомыслию, допустил убийство великого русского поэта.

«…Москва моя родина и такою будет для меня всегда: - там я родился, там много страдал и там же был слишком счастлив», - писал Лермонтов/ М. А. Лопухиной. Всякая связь с Москвой приводит его в восторг. «О как бы я желал опять вас увидеть, говорить с вами, - писал он ей же. - Возле вас я нашел бы себя самого, стал бы опять, каким некогда был, доверчивым, полным любви и преданности». О встрече с Алексеем Лопухиным, приехавшим в Петербург, писал: «…я едва не сошел с ума от радости: разговаривал сам с собой, смеялся, потирал руки. Вмиг возвращался к моим прошедшим радостям; двух страшных годов как не бывало…»

Лейтмотив - «в Москву!» - звучит в письмах Лермонтова, и поэт всегда задерживается там проездом. Его московские дружеские связи очень прочны, а московские впечатления оживают и воплощаются в творчестве. «Описательное сочинение» по теории словесности, заданное преподавателем военной школы В. Т. Плаксиным, превращается под пером Лермонтова в апофеоз любимого города. В созданный в Петербурге героический пейзаж «Панорама Москвы» вложил он свой юношеский творческий опыт, свои раздумья. Сочинение в жанре описательной прозы возникло из того же источника, что и письма-исповеди старшей Лопухиной. Это, итог московской юности. Так когда-то пансионское сочинение «Поле Бородина» послужило подростку толчком для создания прозаического очерка в жанре исторического пейзажа. Военная школа не оставляла времени для литературного труда, но не могла приостановить творческого роста Лермонтова. Да и московское образование заложило прочные основы для будущего развития.

Школьное «описательное сочинение» Лермонтова создавалось в атмосфере происходивших в то йремя споров о Москве и Петербурге. Официальную точку зрения Лермонтов позднее сформулировал в романе «Княгиня Литовская», вложив эту мысль в уста дипломата: «Всякий русский должен любить Петербург… Москва только великолепный памятник, пышная и безмолвная гробница минувшего, здесь (в Петербурге. - Т. И.) жизнь, здесь наши надежды». Возражая, в «Панораме Москвы» Лермонтов писал: «Москва не есть обыкновенный большой город, каких тысяча…у нее есть своя душа, своя жизнь… каждый ее камень хранит надпись, начертанную временем и роком, надпись, для толпы непонятную, но богатую, обильную мыслями, чувством и вдохновением для ученого, патриота и поэта!…» Сам он рано научился понимать язык исторических памятников, а в своем творчестве не раз обращался к историческому облику Москвы. Образы любимого города зарождались в его душе с ранних лет. Они впервые возникали в детском воображении, когда ребенком привозили его в Москву; они рождались и во время исторических экскурсий, которые подросток совершал с Зиновьевым, и во время самостоятельных прогулок юноши.

Мысль о непобедимости златоглавой Москвы Лермонтов воплотил в образе старого русского великана «в шапке золота литого». Стихотворение «Два великана» юный поэт написал в 1832 году в связи с двадцатилетием Отечественной войны. Позднее мысль эта перешла в поэму «Сашка». Для поколения Лермонтова Москва - город-герой.

Напрасно думал чуждый властелин

С тобой, столетним русским великаном,

Померяться главою и обманом

Тебя низвергнуты Тщетно поражал

Тебя пришлец: ты вздрогнул - он упал! -

писал Лермонтов о Московском Кремле.

Колокольня Ивана Великого.

Литография 1830-х гг.

В доме на Пятницкой, сохранившемся после пожара, поэт внимательно всматривается в окружающие предметы, читая по ним повесть о нашествии врагов:

Сердитый Кремль в огне их принимал

И проводил, пылая, светоч грозный…

В «Панораме Москвы» петербургский юнкер писал: «Что сравнить с этим Кремлем, который, окружась зубчатыми стенами, красуясь золотыми главами соборов, возлежит на высокой горе, как державный венец на челе грозного владыки?… Он алтарь России…»

Попутно вспоминает и о своем трагическом герое - Наполеоне, осмелившемся поднять руку на великий город, встретивший его пожаром. Описывает свой любимый Петровский театр, который так часто посещал. Подчеркивает, что это произведение нового искусства и на нем Аполлон алебастровый (а не мраморный, как подобает древнему античному Аполлону), алебастровой была при Лермонтове и колесница. После пожара театра в 50-х годах XIX века алебастровый Аполлон заменен бронзовым, каким мы привыкли его видеть теперь на фронтоне Большого театра.

«Панорама Москвы», вероятно, создавалась не без полемики с Пушкиным, воспевавшим Петербург во вступлении к «Медному