Эшафот забвения - Виктория Платова

– Долго объяснять, – я даже не нашлась что ответить, –какие у нас планы на сегодня?

– Как обычно. К двум везу вас на студию.

– И больше никаких инструкций на мой счет?

– Больше никаких.

– Завтрак входит в стоимость проживания?

– Да, конечно.

– Только договоримся сразу: никаких протеиновыхдобавок, никаких соевых бифштексов, никакого кофе без кофеина. Я люблюнатуральные продукты: яичница с колбасой меня бы устроила. И хорошо заваренныйкофе. Можно “Арабику”, но лучше “Мокко”.

Митяй сразу поскучнел.

– Я могу выйти за сигаретами? – спросила я, решивокончательно добить идеального спортсмена.

– Нет.

– Тогда купите мне две пачки “Житана”. Белого.

– Что еще?

– Я могу сделать один звонок?

– Нет.

– А вы говорите, что больше не получали никакихинструкций на мой счет. Между прочим, даже подозреваемым в преступлениях даетсяправо на один телефонный звонок.

– Мы не в Америке.

– Да? А у меня такое ощущение, что мы в Чикаготридцатых годов. Только там можно было безнаказанно заниматься киднеппингом.

– У вас устарелые сведения – везде можно безнаказаннозаниматься киднеппингом. – Идеально скроенная черепная коробка Митяя наконец-топроявила тягу к философским обобщениям. – Так что я пока вас закрою и схожу засигаретами. Давайте деньги. Только этого не хватало!

– У меня нет денег. Так что придется за счет вашеймногоуважаемой фирмы. И оденьтесь, пожалуйста, не выходите на улицу в такомвиде. Сейчас все-таки декабрь месяц!

Митяй запоздало застеснялся и неловким жестом занавесилфасад полотенцем.

– Можно, я хотя бы приму душ? – спросила я.

– Тогда мне придется закрыть вас в ванной. Уж невзыщите.

– Черт с вами, делайте что хотите. В сопровожденииМитяя я отправилась в ванную, и он запер за мной дверь на щеколду.

– Послушайте, Митяй, – сказала я через дверь, – можнозадать вам вопрос?

– Валяйте. – Он даже не удосужился открыть.

– Откуда у вас Дюрер?

– Что?

– Откуда у вас эта гравюра, из “Апокалипсиса”?..

– Это отец. Он увлекался графикой, это было его хобби.У него даже маленькая мастерская имелась и станок. Еще вопросы будут?

– Нет. Не забудьте, “Житан Блондз”.

Оставшись одна, я посмотрела на себя в маленькое зеркало:все правильно, именно такой и должна быть реакция молодого цветущего человекана заезженную седую клячу – мое лицо, уставшее от крови, брошенное мной напроизвол судьбы, стремительно превращалось в посмертную маску: оноподготовилось к финалу гораздо более тщательно, чем я сама…

Стоя под струями воды, я поймала себя на мысли, что думаю нео произошедшем ночью убийстве, а об этом самодостаточном нарциссе-спортсменчикеМитяе: хорошо подготовленный и натасканный на провокационные штучкинесостоявшийся агент спецслужб Анна Александрова все еще жила во мне. Ее правана меня сегодняшнюю были гораздо большими, чем права давно исчезнувшейсценаристки Мыши. При известной доле изобретательности можно попытаться если неперетянуть Митяя на свою сторону, то, во всяком случае, нейтрализовать его. Приусловии, что в ближайшее время я не последую за старой актрисой, – от АндреяЮрьевича Кравчука можно ожидать всего.

Я не смогу доказать Кравчуку свою лояльность, как бы нистаралась, я всегда буду для него нежелательным свидетелем: меня нельзяпроверить, потому что меня не существует в природе. Невозможно собрать обо мне никакихсведений, невозможно шантажировать меня при помощи каких бы то ни былодокументов и материальных свидетельств. Мне можно верить только на слово, номое слово ничего не стоит.

И моя жизнь ничего не стоит. Так же как и жизнь старойактрисы. Кому же все-таки понадобилось убивать ее?..

…Митяй оказался не в меру заботливым парнем. Он спуталсигареты (вместо белого принес синий “Житан”), но к сигаретам приложилмаленький презент, купленный, очевидно, в ближайшей аптеке: антиникотиновыймундштук.

– Вот, возьмите, специально для вас, – он отдал мнемундштук за завтраком, – отличная вещь, задерживает смолы и вообще здоровьеукрепляет.

– Мне плевать на здоровье, – парировала я, – я курюочень много и часто. Если собираетесь держать меня здесь долго, стоит подуматьо кондиционере.

Играя на железных нервах Митяя, я действительно курилабеспрерывно: вперемешку с яичницей (он разорился и на яйца), вперемешку схорошо прожаренными (канцерогенными!) гренками, вперемешку с отлично завареннымкофе – как давно я не варила себе кофе!

Аромат кофе забивал стерильный запах митяевской кухни, ипарнишка начал заметно нервничать. Бедный ты, бедный, даже кофе для тебя –искушение святого Иеронима в Халкидской пустыне, запретный плод. К концузавтрака мы уже были врагами: хорошо вымытый педант-боевичок и опустившаясяпрестарелая бабенка. Это вполне устраивало меня: по незабытому (далеко незабытому, как оказалось!) опыту общения с Костей Лапицким и его людьми изспецслужб я знала, что в близкие отношения легче всего прыгать с самой нижнейточки ненависти. Только ненависть является самым лучшим удобрением для любви.

…А теперь Митяй вез меня на студию, и я даже не представляласебе, что там меня ждет.

* * *

…Мы появились в павильоне незадолго до двух часов –официального времени начала съемки: почти вся группа была в сборе, никакоговолнения, только обыкновенный режим предсъемочного ожидания. Первым насвстретил дядя Федор: несколько секунд ушло на оценку мезальянса (следуяполученным от Кравчука неведомым мне инструкциям, Митяй жался ко мне, какревнивый любовник). Потом дядя Федор разразился обычной тирадой:

– Привет, старуха! Закадрила паренька? Я отделаласьнечленораздельным причмокиванием и односложным вопросом:

– А что?

– Ничего. Это не с вас незабвенный художник Пукиревписал свое незабвенное полотнище “Неравный брак”?

Я пропустила шпильку мимо ушей. Собравшийся, как передпрыжком с трамплина, Митяй настороженно смотрел на меня.

– Ну, что здесь новенького? – неестественным голосомсказала я. Нашла у кого спрашивать! Пожалуй, самой свежей, самой убойнойинформацией обладают только три человека: я, Братны и Кравчук.

– Что может быть новенького в похоронной конторе… Вглазах у меня потемнело, и в то же время я испытала чувство облегчения: Братныи директор отказались от своей безумной идеи скрыть преступление, значит, я небуду запачканной в сговоре с ними.

Но развеселый дядя Федор не дал моему чувству окрепнуть.