Повседневная жизнь времен Жанны д`Арк - Марселен Дефурно

Я жажду смерти и тороплю ее приход,

Ибо все тело мое горит и пылает,

Сердце лишь плачет и стонет,

Жестоко стонет и томится ночью и днем

Так, что один день мне кажется сотней лет,

Что ни у кого, кроме меня, нет никаких скорбей– все достались мне:

Я хуже мертвого, жестоко томлюсь.

– Так говорят, но ничего подобного…

Госпожа, ваша ослепительная красота

Так поразила меня, что я безраздельно ваш.

Безоговорочно вам принадлежу.

– Так говорят, но ничего подобного…

Еще более отчетливое противоречие выявляет частная жизнь некоторых сановников суда любви: Рено д'Азенкура преследуют за попытку похищения вдовы торговца; граф Тоннерра, Луи де Шалон, разводится со своей женой, чтобы жениться на даме, принадлежавшей к бургундскому двору и похищенной им… Правила куртуазной игры теряют всякое значение, как только мы выходим из-под влияния атмосферы жеманства и возвращаемся к повседневной жизни. «В грех похоти, – говорит Жак дю Клерк, – особенно часто впадали принцы и женатые люди; и самым приятным человеком считался тот, кто мог одновременно иметь и обманывать больше женщин». Пример подавали сверху, и французский двор в первые годы царствования Карла VI превратился в двор «Госпожи Венеры». Филипп Добрый, хотя его девиз и утверждал, что «Другой у меня не будет», содержал одновременно нескольких любовниц «и имел целую толпу незаконных сыновей и дочерей». Мы могли бы привести бесчисленное множество примеров дворян или богатых горожан, живущих в незаконном сожительстве. Куда же подевались несгибаемая верность и безраздельная преданность даме, составляющие самую сердцевину куртуазной доктрины? Женщина утрачивает ореол, которым окружили ее поэты, она спускается со своего пьедестала, чтобы вернуться в мир, где чувственная и сексуальная жизнь отличаются удивительной свободой выражения и нравов.

Таким образом, параллельно с куртуазной литературой, «галльское» вдохновение питает по меньшей мере в течение трех веков.другие литературные произведения, главной темой которых становятся искушения плоти, а главным содержанием – поношение женщины. В царствование Карла VI и Карла VII эта волна вдохновения породила два равно характерных, хотя и весьма неравноценных произведения: «Пятнадцать радостей брака» и «Сто новых новелл»8 .

«Сто новых новелл» представляют собой сборник рассказов, услышанных в Женаппе, в Брабанте, во время веселых собраний, в которых принимал участие дофин Людовик, который, поссорившись с отцом, Карлом VII, укрылся во владениях своего бургундского кузена. Среди авторов или, по меньшей мере, рассказчиков этих скабрёзных историй фигурируют сам дофин, герцог Филипп Добрый и многие сеньоры его двора. Очень скоро при чтении этих рассказов, выдаваемых за подлинные, вами овладевает скука. Сквозь причудливое и порой изобретательное развитие интриги в различных эпизодах просвечивает все тот же неизменный сюжет: сотня способов для жены обмануть мужа, для мужчины – добиться благосклонности своей красавицы. Никакой тонкости чувств: любовь, о которой здесь идет речь, немедленно переходит «к делу», и во время венчающего ее любовного поединка пользуются иным оружием, чем оружие риторики и поэзии. В этих приключениях большую роль Играют священники и монахи, одни слишком пристально интересуются спасением души своих прихожанок, другие взимают натурой десятину с приходящих к ним грешниц. Как нередко можно видеть в сатирической литературе Того времени, антифеминизм объединяется с антиклерикализмом, Вывод, который можно сделать из всех этих анекдотов, – честных женщин не существует, и эпитеты «добрая и разумная», «любезная и милосердная» всегда употребляются в насмешку. Наиболее мудрой считается та из женщин, которая лучше всех сумеет вскользнуть из-под надзора ревнивого мужа или, против всякой очевидности, убедить его в том, что поведение ее безупречно.

Того же мнения придерживается и автор «Пятнадцати радостей брака», поскольку «благоразумная и темпераментная, полнокровная, и искренняя, и добродушная женщина не сумеет устоять перед мольбой, если тот, кто с ней обратится, таков, что станет усердно и подобающим образом ее домогаться, тем более что все женщины, каким бы темпераментом они ни обладали, согласятся с тем, кто сумеет втолковать им предмет». Но «Пятнадцать радостей», с их горькой насмешкой, имеют совершенно другую литературную ценность, чем «Сто новелл». Они подхватывают все упреки, которыми литература в изобилии осыпала женщин: фривольность, дух противоречия, пристрастие к поклонникам, умеющим ухаживать, способность неизменно выставлять себя жертвой, чтобы добиться от мужа исполнения своих прихотей, наконец, полное отсутствие здравого смысла, поскольку у «самой разумной на свете женщины здравого смысла ровно столько же, сколько золота у меня в глазу или сколько хвоста у обезьяны; здравый смысл покидает их прежде, чем они дойдут до половины того, что хотели сделать или сказать». Но эта обличительная речь разворачивается в ряд сочных и реалистических сцен супружеской жизни. Автор изощряется в перечислении деталей, в «воспроизведении» разговоров между женой и мужем, в описании стратегии, при помощи которой жена неизменно приводит мужа к тому, к чему хотела его привести.

Первая из радостей показывает нам, как женщина, «которой больше нечего надеть», добивается своего… «И вот она, не будь проста, выжидает места и часа, дабы поговорить о том с мужем, а способнее всего толковать о сем предмете там, где мужья наиподатливее и более всего склонны к соглашению: то есть в постели, где супруг надеется на кое-какие удовольствия, полагая, что и жене его более желать нечего. Ан нет, вот тут-то дама и приступает к своему делу. „Оставьте меня, дружочек, – говорит она, – нынче я в большой печали“. – „Душенька, да отчего же бы это?“ – „А от того, что нечему радоваться, – вздыхает жена, – только напрасно я и разговор завела, ведь вам мои речи – звук пустой!“ – „Да что вы, душенька моя, к чему вы эдакое говорите!“ – „Ах, боже мой, сударь, видно, ни к чему; да и поделись я с вами, что толку, – вы и внимания на мои слова не обратите либо еще подумаете, будто у меня худое на уме“. – „Ну уж теперь-то я непременно должен все узнать!“ Тогда она говорит:

«Будь по-вашему, друг мой, скажу, коли вы так ко мне приступились. Помните ли, намедни заставили вы меня пойти на праздник, хоть и не по душе мне праздники эти, но когда я, так уж и быть, туда явилась, то, поверьте, не нашлось женщины (хотя бы и самого низкого сословия), что была бы одета хуже меня. Не хочу хвастаться, но я, слава тебе Господи, не последнего рода среди тамошних дам и купчих, да и знатностью не обижена. Чем-чем, а этим я вас не посрамила, но вот что касается прочего, так тут уж натерпелась я стыда за вас перед всеми знакомыми нашими». – «Ох, душенька, – говорит он, – да что же это за прочее такое?» – «Господи боже мой, да неужто не видели вы всех этих дам, что знатных, что незнатных: на этой был наряд из эскарлата, на той – из малина, а третья щеголяла в платье зеленого бархату с длинными рукавами и меховой оторочкою, а к платью накидка у ней красного и зеленого сукна, да такая длинная, чуть не до пят. И все как есть сшито по самой новой моде. А я – то заявилась в моем предсвадебном платьишке, и все-то оно истрепано и молью потрачено, ведь мне его сшили в бытность мою в девицах, а много ли с тех пор я радости видела? Одни лишь беды да напасти, от коих вся-то я истаяла, так что меня, верно, сочли матерью той, кому прихожусь я дочерью. Я прямо со стыда сгорала, красуясь в эдаком тряпье промеж них, да и было чего устыдиться, хоть сквозь землю провались! Обиднее же всего то, что такая-то дама и жена такого-то во всеуслышание объявили, что грешно мне ходить такой замарашкою, и громко насмехались надо мною, а что я их речи слышу, им и горя мало». – «Ах, душенька, – отвечает бедняга-муж, – я вам на это вот что скажу: Вам ли не знать, душа моя, что, когда мы с вами поселились своим домом, у нас нитки своей не было, и пришлось обзаводиться кроватями да скамьями, креслами да ларями и несчетным другим скарбом для спальни и прочих комнат, куда и утекли все наши денежки. потом купили мы пару волов для нашего испольщика (в такой-то местности). А еще обрушилась намедни крыша на нашем гумне и надобно его покрыть без промедления. Да к тому же пришлось мне затевать тяжбу за вашу землю, от которой нам никакого дохода, – словом, нет теперь у нас денег или же есть самая малая толика, а расходов выше головы!» – «Ах, вот как вы заговорили, сударь мой! Так я и знала, что вы, в отговорку, не преминете попрекнуть меня моим приданым!» И она, повернув мужу спину, говорит: «Оставьте же меня, ради бога, в покое, и больше вы от меня ни словечка не услышите». – «Ой, лихо мне, – печалится простак, – что ж это вы ни с того ни с сего разгневались!» – «Да чем же, сударь, я – то виновата, что земля моя доходу не приносит, мое ли это дело? Вам, небось, ведомо, что за меня сватались тот-то и тот-то и еще десятка два других – уж эти меня и без приданого взяли бы, да я никого не хотела, кроме вас, очень вы мне приглянулись, а сколько горя причинила я этим почтенному отцу моему! Ну да теперь-то я за свое своеволие сторицей расплачиваюсь, ибо нет меня несчастней на свете. Сами скажите, сударь мой, пристало ли женщине моего сословия жить так, как я живу?! (О других сословиях я уж и не говорю!) Клянусь Святым Иоанном, нынче служанки – и те ходят в платьях много богаче моего воскресного. Ох, не знаю, зачем это иные добрые люди умирают, а я живу да маюсь на белом свете, – пусть бы Господь прибрал меня поскорее, по крайней мере, не пришлось бы вам меня кормить и терпеть от меня всяческое неудовольствие!» – «Ах ты господи, душенька моя, – молит ее муж, – да не говорите вы так, не терзайте моего сердца, ведь я на все для вас готов! Вы только потерпите некоторое время, а теперь повернитесь ко мне, я вас приласкаю!» – «Боже сохрани, и не подумаю, до того ли мне сейчас! И дай господи, чтобы вы о ласках помышляли не более моего и никогда ко мне не прикасались!» – «Ах, вот вы как», – говорит он. «Да уж так!» – отвечает жена. Тогда, желая испытать ее, спрашивает муж: «Верно, коли я умру, вы тотчас же за другого выйдете?» – «Сохрани Бог! – вскрикивает жена, – за вас-то я выходила по любви, и никогда больше ни один мужчина не похвалится тем, что целовал меня; да знай я, что мне суждено вас пережить, я бы на себя руки наложила, чтобы умереть первой!» И в слезы. Так вот причитает в голос молодая притворщица, хотя в мыслях-то у ней совсем обратное, а супруг никак не поймет, смеяться ему или плакать: ему и лестно, что его любимая жена столь целомудренна и об измене не помышляет, ему и жалко ее донельзя оттого, что она опечалена, и не будет ему покоя, пока он не утешит и не развеселит ее. Но она, твердо положив добиться своего, то есть желанного платья, все безутешна. И для того, встав поутру чуть свет, ходит весь день, как в воду опущенная, и слова путного от нее не добьешься.