Моя жизнь: до изгнания - Михаил Михайлович Шемякин

Однажды, одиноко слоняясь по коридору и грызя свой сухарь, я услышал странный звук, доносящийся из боковых отсеков, где стояли вышедшие из строя печатные станки. Звук, похожий на завывание, то возникал, то замолкал. Заинтригованный, я зашёл в этот отсек и увидел в полумраке необычную картину. На грязном каменном полу распласталось тощее тело мальчишки, на котором сидел другой, покрепче и поупитанней, и время от времени бил кулаком под рёбра лежащему. Лежащий издавал жуткий, нечеловеческий вой, а сидящий прикладывал к своему уху сложенную ладошку и наклонялся к пасти орущего, чтобы лучше слышать вопль. При этом лицо его выражало неописуемое блаженство. Ещё удар – протяжный вой и долгое самозабвенное вслушивание. Ещё удар – протяжный вой и долгое слушание. Вой затих – ещё удар, и опять затяжной вой…

В лежащей фигуре я опознал всеми затравленного паренька – Германа Степанова по прозвищу Стёпа Уткин Нос, а в сидящем – Олега Григорьева, имевшего репутацию посвящённого в некие тайны искусства и обладающего недюжинным талантом. “Олег! Что ты с ним делаешь?” – спросил я, озадаченный увиденным. “Мишка! А ты послушай только, какие уникальные звуки он издаёт!” И снова шарахнул кулаком меж рёбер бедного Германа. Видимо, желая, чтобы и я оценил феноменальный звук, несущийся из глотки несчастного, Олег малость перестарался, поскольку вопль продолжался вдвое дольше обычного.

Я был намного выше и здоровее Олега. Схватив за шиворот и стащив с поверженного стонущего Германа оторопевшего Олега, я с угрозой в голосе произнёс: “Ещё раз захочешь помузицировать с Германом, я из тебя начну извлекать уникальные звуки – и твоим же методом! Понял?!”

Олег удалился, бормоча себе под нос что-то злобное, но Германа больше никогда не трогал. А я по-прежнему в тишине коридоров жевал свои “обеды”, но уже не в одиночестве: за мной с той поры, как верный пёсик, семенил благодарный за спасение Стёпа Уткин Нос.

Тайны цвета и техники живописи

Итак, добившись каких-то успехов в рисунке, я должен был теперь овладеть техникой живописи. Великих живописцев во все эпохи существовало немало, но я выбрал в учителя двух гениальных колористов: венецианца Паоло Веронезе и испанца Диего Веласкеса. Часами всматривался я в их работы, пытаясь постичь секреты палитры, создающей удивительные цветовые симфонии. Изысканность и богатство цвета достигались у них благодаря владению искусством подмалёвка и лессировки.

Постараюсь на простом примере объяснить, что являет собой лессировка.

Если на белую скатерть пролить чай, на скатерти появится желтоватое пятно. Если чай крепкий, цвет пятна будет темнее, но сквозь него всё равно будет просвечивать ткань. Если пролить на скатерть клюквенный сок, пятно будет красное; этот же сок, разбавленный водой, даёт бледно-розовое пятно. Допустим, розовое пятно на скатерти просохло, но на него опять пролился разбавленный клюквенный сок – и тогда пятно становится таким же красным, как и от неразбавленного сока. Вот это и есть принцип лессировки – нанесение тончайших слоёв прозрачной краски поверх подмалёвка, чтобы добиться мощного звучания цвета.

А что из себя представляет подмалёвок? Ну, вернёмся к той же самой идее пролитого чая и клюквенного сока. Допустим, скатерть белая, и, многократно поливая её чаем или соком, можно только усилить, утемнить жёлтый или красный цвет. А если скатерть голубоватого цвета и на неё проливается желтоватый чай, то соединение голубого с жёлтым даёт пятно зеленоватого цвета. Вот простой пример взаимодействия подмалёвка с лессировкой. Разумеется, в живописи неисчислимое количество различных цветовых подмалёвков с большим количеством различных цветовых лессировок.

Учащиеся художественных школ имели право бесплатно копировать в музеях картины старых мастеров. И я начинаю копировать в Эрмитаже полотна старых голландцев: Яна Трека, Питера Класа; затем перехожу к большой композиции Никола Пуссена “Снятие с креста”. Я штудирую “Историю развития техники масляной живописи” Эрнста Бергера и “алхимичу” по его рецептам: готовлю грунты для холстов, чтобы краски на них держались вечно, экспериментирую с составами лаков для покрытия картин.

По ночам, пока соседи спят, ставлю в кухне на газ кастрюльки с техническими маслами, лаками, с пчелиными сотами, рыбьим и столярным клеем. Всё это начинает вариться, булькать, шипеть и вонять. Особенно “благоухала” кастрюля с клеем, который готовился из собачьих костей. Не скажу, что соседей эта алхимия радовала, хотя запах их стряпни был для меня невыносимее.

В поисках секретов техники “стариков” я был не одинок: рядом со мной всегда торчал Герман Степанов, спасённый от издевательств Олежки Григорьева. Он так же, как и я, был одержим идеей овладения техникой “стариков”, мастеров прошлого.

Кухня живописного ремесла

Варка грунтов, лаков, приготовление красок, разбавителей, составление и замесы колеров – всё это называется кухней, кухней живописного мастерства. “Ароматы” этой кухни немного отличаются от привычных кухонных запахов. Но в некоторых случаях присутствует и запах обычной кухни, вот только он может заглушить все остальные, – это запах чеснока. Ибо для одной из операций в процессе работы над живописным полотном требуется не одна головка чеснока. И я убедительно продемонстрировал это в зале Эрмитажа, где долгое время копировал большой холст Пуссена.

После двухмесячного перерыва в работе над копией “Снятия с креста” я обратился к труду Бергера, чтобы по всем правилам продолжить свой труд: за это время верхние слои краски на картине подзасохли. Описанный Бергером процесс, позволяющий приступить к продолжению работы, оказался довольно прост. И вот уже с утра я стою в музее перед своей копией. Я вынимаю из карманов десять больших головок чеснока, чищу их и начинаю натирать шероховатую поверхность холста. Чесночный сок струится по картине, разъедая засохший слой краски. Руки в липком чесночном “соусе”, запах чеснока бьёт в нос, глаза слезятся, но я тру и тру, дольку за долькой, головку за головкой, и запах чеснока заполоняет зал, начинает просачиваться в соседний, где висят полотна малых голландцев, и, не останавливаясь, ползёт всё дальше и дальше…

Ко мне подбегают ошарашенные, взволнованные музейные сотрудники и экскурсоводы: “Молодой человек! Что вы здесь вытворяете?! Это Эрмитаж! Здесь иностранные туристы! Люди не понимают, что здесь происходит! Немедленно прекратите вонять чесноком! Это музей, а не кухня!” Я, не поднимая головы, дотираю последние чесночины, затем, протерев липкие руки едко пахнущим скипидаром, достаю лежащий на этюднике том Бергера и, открыв на нужной странице, торжественно читаю столпившимся вокруг меня музейщикам и заинтересованным происходящим посетителям музея: “Чтобы наложить новый слой краски на засохший – не-об-хо-ди-мо – протереть несколькими головками чеснока всю засохшую поверхность, а затем приступать к дальнейшей работе”. Захлопнув книгу, обвожу победоносным взглядом растерянные лица музейных работников и, чеканя каждое слово, громко заявляю: “Это написал великий