Маятник судьбы - Екатерина Владимировна Глаголева

доложить о нем маршалу Ожеро. Ждать пришлось довольно долго, но Фуше был к этому готов. Ему необходимо переговорить с Ожеро, прежде чем явиться к Наполеону.

«Гордый разбойник» сильно постарел со времени их последней встречи, так что Фуше невольно спросил себя, неужто и он теперь выглядит стариком. Агатовые птичьи глаза близоруко щурились, на веках у переносицы набухли желтоватые бугорки, хищный нос как будто стал еще длиннее и тоньше, нависая над сморщенной верхней губой. Но пил маршал по-прежнему много и в выражениях не стеснялся.

Когда Фуше упомянул о мирных переговорах, Ожеро махнул рукой, обрывая его: чушь! Какой может быть мир? Майнцские обыватели запасаются провизией на случай осады и жгут свечи по церквям, прося заступничества у всех известных им святых. В гений Наполеона никто больше не верит.

— Прошли наши лучшие дни! — Как все глуховатые люди, маршал говорил слишком громко, подливая себе в бокал из графина. — Наполеон раздувает две новые победы, звоня о них в Париже, но как мало похожи они на победы в наших славных итальянских походах, когда я учил Бонапарта вести войну! Скольких трудов теперь стоит продвинуться на несколько переходов вперед! В Лютцене наш центр дрогнул, несколько батальонов рассыпались; если бы не молодая гвардия и две дюжины орудий, мы бы погибли. А Баутцен, эта ужасная бойня? Говорю вам, он теперь может рассчитывать только на превосходство в артиллерии, мы научили их сражаться. Каков результат? Ну, перешли за Эльбу, проделали дыру к северу, да и остановились. Неприятель засел повсюду. И заметьте, что ядро унесло Бессьера по сю сторону Эльбы, а по ту сторону выбило Дюрока — единственного его друга! Что за война! Мы все тут поляжем!

Графин опустел, Ожеро раздраженно затряс колокольчиком, вызывая слугу, который явился с полным подносом. Жадно выпив еще один бокал, он наклонился ближе к Фуше, дыхнул на него вином.

— Что он теперь хочет делать в Дрездене?

Фуше молчал: он приехал сюда слушать, а не говорить. Маршал отвернулся и глубоко уселся в кресло, глядя прямо перед собой.

— Мира он не заключит, вы его знаете лучше меня, — сказал он неожиданно трезвым, негромким голосом. — Ему придется собрать там полмиллиона солдат, потому что, поверьте мне, Австрия окажется не более верна ему, чем Пруссия. Он станет упорствовать, и если его не убьют — а его не убьют, — мы все тут поляжем.

20

— Сир, ключ к успеху — в доверии. Полнейшем, абсолютном. Австрия могла бы возбудить подозрения лишь у тех, кто не знает характера императора Франца и принципов, которыми руководствуется его кабинет. Ничто не заставит нас свернуть с нашего пути, и раз нам выпало стать спасителями Европы, мы ее спасем.

Взгляд Александра ощупал самоуверенное лицо Меттерниха, задержавшись на мелко завитых редеющих волосах.

— У вас нет нужды, князь, сомневаться в моем доверии, — сказал император веско, — но если Австрия не обнаружит свои истинные намерения прямо сейчас, то погубит общее дело.

Канцлер снова начал сыпать словами: он готов изложить весь план сию же минуту, однако не желает внушать обманчивых надежд на то, что Австрия никогда от него не откажется или не изменит в той или иной важной части под воздействием новых обстоятельств. Бог ты мой, это человек или угорь?

— Что будет, если Наполеон согласится на посредничество Австрии? — спросил Александр, начиная терять терпение.

— Если он не согласится, то по окончании перемирия вы найдете нас в рядах своих союзников, а если согласится, то переговоры, несомненно, покажут, что Наполеон не желает быть ни мудрым, ни справедливым, и результат выйдет тот же. Во всяком случае, у нас будет достаточно времени, чтобы расположить нашу армию на позициях, где нам уже не придется опасаться нападения на кого-то одного из нас и откуда мы сможем перейти в наступление.

Они говорят уже два часа, а все еще ходят вокруг да около.

— Надеюсь, князь, что тот план, о котором вы упомянули, существует не только в воображении?

— Разумеется, сир. Соблаговолите назначить офицера посмышленее и направить его в штаб-квартиру князя Шварценберга, чтобы он смог переговорить с главнокомандующим, осмотреть позиции союзных армий и сообщить вам о результатах своих наблюдений. Что же касается подробностей, то они будут зависеть от той альтернативы, о которой я уже имел честь говорить вам.

Ну, это уже кое-что. Надо переговорить с Волконским, пусть кого-нибудь подберет. Кстати… Этот адъютант Витгенштейна, гвардии подпоручик Пестель… Граф Аракчеев отзывался о нем как об очень многообещающем молодом человеке, который высказал ему весьма дельные замечания… На экзамене в Пажеском корпусе этот Пестель проявил изрядные познания в военном деле. И отлично говорит по-немецки. Пусть тоже поедет. Правда, его нога, искалеченная в сражении под Москвой, как будто еще не зажила и причиняет ему неудобства… Но это же не помешало ему вернуться на службу Пусть посмотрит свежим взглядом; он молод и скажет то, что думает. А с этим австрияком нужно держать ухо востро, как бы ни расхваливал его Нессельроде. Уж больно он скользкий.

«Какой же он… косный, — думал про себя Меттерних, следуя за лакеем через анфиладу комнат, отведенных русскому императору. — Безусловно, он умный человек, но в политике нельзя бросаться из крайности в крайность. Политика — как скользкое бревно, уносимое потоком: нельзя становиться на один конец или бегать взад-вперед, нужно балансировать на середине».

Ему больше нечего было делать в Ратиборжице. Лакей ушел доложить герцогине, что канцлер просит принять его перед отъездом. Дожидаясь в гостиной, Клеменс рассматривал большую картину на мифологический сюжет, но его мысли бродили далеко от оливковых рощ и темных ущелий. Послезавтра он будет в Гитчине у императора, оттуда не больше двух дней пути до Дрездена. Ответ министра Маре на его письмо был слишком расплывчатым, необходимо встретиться с самим Наполеоном… В дверях послышался шорох шелка, Меттерних тотчас обернулся.

— Вы уже покидаете нас, князь?

Платье горчичного цвета очень шло к глазам Вильгельмины, зачесанные на затылок кудри оставляли открытыми алебастровую шею и великолепные плечи. Прелестно улыбаясь, она подала Клеменсу руку в длинной перчатке.

— Сегодня такой душный день; должно быть, вечером будет гроза. Путешествие вряд ли доставит вам удовольствие, я с превеликой охотой удержала бы вас здесь до завтра, но утешаю себя тем, что вас гонит от нас не скука, а необходимость уладить важные дела.

Тепло ее пальцев сквозь тонкую ткань… Прикоснувшись к ним губами, Меттерних задержал их в своей руке чуть дольше, чем позволяли приличия.

— Ваша длань сжимает поводья истории, — шепнула она.

Он отпустил ее руку, но сердце