Основы общей психологии - Сергей Леонидович Рубинштейн

развивалось Ломоносовым в его физических работах, особенно в его теории света (1756), где, между прочим, дана интересная попытка объяснения физиологического механизма ощущения цвета.

С точки зрения Ломоносова нужно различать познавательные (умственные) процессы и умственные качества человека. Последние возникают из соотношения умственных способностей и страстей. Анализ страстей и их выражения в речи, данный Ломоносовым, представляет крупный исторический интерес. Источниками страстей и их формой выражения являются действия, определяемые Ломоносовым, как «всякая перемена, которую одна вещь в другой производит»[20]. Такое понимание психики уже расходится с психологической концепцией X. Вольфа, господствовавшей в то время в философии и психологии и от которой, возможно, ранее отправлялся Ломоносов.

В своей риторике Ломоносов выступает как реалист, великолепный знаток людей. Именно поэтому исходным моментом для Ломоносова становится не абстрактная умственная способность или психическая функция, а жизненное качество человеческой личности, проявляющееся в страстях и действиях, двигателях человеческого поведения, руководимого разумом, отражающим природу.

Психологические воззрения Ломоносова были составной частью его общественно-научного мировоззрения. Человек, сын своей родины, был неизменно в центре интересов Ломоносова, психологические воззрения которого носили поэтому определенный гуманистический характер.

С середины XVIII в., в связи с зарождением в рамках феодальной России буржуазных отношений, наряду с богословской церковной идеологией и идеалистическим рационализмом, со времен Петра проникающим в Россию из Западной Европы, начинает сказываться в России и влияние французских просветителей и материалистов.

Это влияние впервые сказывается непосредственно в психологических воззрениях Я. П. Козельского («Филозофические предложения», 1768) и опосредованно проявляется в психологической концепции А. Н. Радищева, вполне самостоятельной и оригинальной в разрешении психогенетической проблемы, в установлении ведущей роли речи в психическом развитии человека. Эта концепция изложена Радищевым главным образом в его основном философском трактате «О человеке, его смертности и бессмертии». Психологические воззрения Радищева являлись составной частью его философского, материалистического и гуманистического мировоззрения.

В начале XIX в., когда более радикальная часть дворянства, дворянские революционеры, стала в ряды декабристов, более умеренное либеральное дворянство стало противопоставлять реакционной официальной идеологии (представленной «Библейским обществом», Голицыным, Фотием) идеи немецкой идеалистической философии. На психологию этого времени особенно значительное влияние оказал Шеллинг. Первыми яркими выразителями шеллингианских идей выступают Д. М. Велланский («Биологическое исследование природы в творящем и творимом ее качестве, содержащее основные начертания всеобщей физиологии», П., 1812, П.) и В. Ф. Одоевский («Психологические заметки»). Духом позднего шеллингианства проникнуты работы П. С. Авсенева, Х. А. Экеблазта («Опыт обозрения биологико-психологического исследования способностей человеческого духа», П., 1872) и др. Эти работы трактуют психологию в плане общей антропологии, подчеркивают «целостность» человеческого существа, связь его со всей Вселенной и выдвигают идеи развития, однако не в естественно-научной, а метафизической трактовке. Конкретные факты, выявляющие реальный процесс развития, заслоняются или попросту заменяются метафизическими размышлениями, часто довольно шаткими. В результате создавалась амальгама своеобразного шеллингианства и «православного» христианства.

Это шеллингианское направление в русской идеалистической психологии не представляло в действительности русскую психологию. Не случайно, что орган декабристов «Полярная звезда» в лице А. Бестужева боролся против модного немецкого влияния.

Шеллингианцы и чем дальше, тем больше рвали с наиболее передовыми традициями русской философской и психологической мысли, – они ревностно насаждали немецкий идеализм в русской литературе. Именно за этот разрыв с традициями русской мысли Бестужев обвинял В. Одоевского и других шеллингианцев в том, что у них нет «народной гордости». Но первые шеллингианские работы и труд Галича должны быть отмечены как первые в России, конечно, идеалистические. Они знаменуют известную веху в истории русской психологии.

От этих русских шеллингианцев надо отделить А. И. Галича. В философском отношении Галич не является монистом и в области психофизической концепции он колебался между материализмом и идеализмом и в своих философских воззрениях сам испытал явное влияние Шеллинга. Однако в системе его психологических взглядов, представленных в замечательном труде «Картина человека» (1834), Галич выступает как оригинальный ученый и развивает передовые для своего времени идеи, связывая переход от сознания к самосознанию с «практической стороной духа», т. е. деятельностью человека в общественной жизни.

«Я знаю, что я живу не иначе, как обнаруживая свою деятельность (хотя бы то было и по поводу внешних раздражений), – пишет Галич, – не иначе, как проявляя свою жизнь для себя и для других, не иначе, как выводя на позорище временные отдельные порождения моего средобежного могущества, которое везде и остается основанием последних, составляющих совокупность или сумму моего бытия исторического». «Пускай мысль делает различия между внешним и внутренним, в практике мы действительно и существуем и знаем про себя столько, сколько удается нам показать то, что мы есть и чем мы могли бы быть». «Раскрывшееся сознание моей жизни исторически подает мне и способы распознавать свое лицо с другими отдельными лицами. Я и самого себя и всякого другого принимаю за особенное, определенное существо и приветствую в нем брата». В связи с этим подчеркиванием деятельности, «практической стороны духа», в «Картине человека» Галича ярко выдвигаются проблемы личностно-мотивационного плана – побуждения, склонности, страсти и т. д. Связанное «с историческим бытием» народа духовное развитие личности, по Галичу, наиболее существенно сказывается в нравственных чувствованиях и поступках человека. Отсюда специальное место в его системе занимает критическая этика, вызвавшая крайнее недовольство официальной науки николаевской России.

Решающее значение для развития передовой русской психологии XIX в. имели психологические воззрения великих русских философов-материалистов – А. И. Герцена, В. Г. Белинского, Н. А. Добролюбова и в особенности Н. Г. Чернышевского.

Герцен подвергает острой и принципиальной критике немецкую идеалистическую философию, и в частности Гегеля. Основной порок идеалистической немецкой философии и науки он видит в том, что она не имеет «вполне развитого смысла в практической деятельности»; обобщая каждый вопрос, она выходила из жизни в отвлечение. «Быть валом, отделенным от жизни», – в этом, по Герцену, ее отличительный признак. Основную задачу русской философской мысли и ее отличительную черту Герцен усматривает в том, чтобы вопреки всем «буддистам науки» связать науку с жизнью, теорию с практикой и «одействотворить» философию и науку. Герцен обвиняет Гегеля в том, что «Гегель более намекнул, нежели развил мысль о деянии… Гегель, раскрывая области духа, говорит об искусстве, науке и забывает практическую деятельность, вплетенную во все события истории»[21]. Он упрекает Фихте за то, что «он волю ставит выше деяния». С выдвижением идеи «деяния» на первый план выдвигается вместе с тем у Герцена реальная жизнь и конкретная личность, совершающая эти деяния, «…ибо одно действование может удовлетворить человека. Действование – сама личность». «Забытая в науке личность, – говорит он, – потребовала своих прав, потребовала жизни, трепещущей страстями и удовлетворяющейся одним творческим, свободным деянием». Идея Герцена о «деянии» как существеннейшем факторе духовного развития человека сохраняет все свое принципиальное значение и по сегодняшний день, так же как острую актуальность сохраняет по отношению и к