Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

прозрачным желе, и в конце концов невосстановимо сложный или, по крайней мере, таким кажущийся. Сложность из рудиментарного. Адам задумался. Кремний, органическое вещество, энергия. Эти компоненты незаменимы.

Джереми вновь застонал, на этот раз дольше.

Если бы Адам не удостоил его взглядом, действительно не посмотрел на него, то почувствовал бы себя неуважительным, склонным к трусости, испугавшимся заключения в истории Вселенной, поэтому он посмотрел. В тех местах, где белая больничная пижама не прикрывала участки кожи, по ней разбегались в разные стороны, подобно фрактальным ветвям розовых деревьев, фигуры Лихтенберга, исходящие из шрама на пятке, напоминающего корневые отростки. Каббалистические тату. На лбу виднелся рубец в форме разломанной звезды. Атмосфера в палате, беззащитность Джереми, отзвуки преждевременного рождения привели к тому, что Адам начал вспоминать названия лабораторного оборудования: мензурки, пробирки, чашки Петри, предметные стекла и микроскопы, колбы Эрленмейера, тигель на керамическом треугольнике. Он сам удивился, что всё это знает. Мозг, должно быть, сохранил их со школьных уроков химии, где в дальнем углу класса стоял негнущийся скелет. Когда учитель был чем-то отвлечен или выходил ненадолго из кабинета, другие школьники с ним дурачились: трясли костлявую руку, били в область таза, клацали зубами, подымая челюсть, но Адам никогда к нему не приближался. Даже несмотря на то, что скелет был ненастоящий, он считал, что выставленная напоказ совокупность костей хуже, чем нагота в общественном месте. Она являлась наготой души, которую следовало одевать или в плоть, или в лаковый ящик под слоем земли, а не выставлять напоказ перед пубертатными подростками для насмешек и глумления. Но представить скелет под поврежденным, разукрашенным кожным покровом Джереми было сложно, разве что его кости состояли из цифрового материала, из звездных данных. Он бы не удивился, если бы Джереми не просто пронзила молния, а грозовое облако дало ему новое рождение или что-то подобное, направленное непосредственно от усиленного затмения сдвоенных звезд.

Словно почувствовав, что Адам его внимательно рассматривает, Джереми спросил: «Что скажешь?»

Чтобы снять напряжение, Адам решил пошутить: «Твое тело напоминает затушенный костер».

Он улыбнулся, затем нахмурился, оба выражения слились, образовав нечто нейтральное, сдержанное.

— Однако по ощущению затушили его не полностью. Я всё еще чувствую по всему телу покалывания, будто бы электричество до сих пор во мне. Я думал, что видел, как меня ударила молния, помнишь, это означало бы шаговое напряжение, но чем больше я прокручиваю в голове, как двигалась молния, тем больше я понимаю, что видел, как она проходила сквозь глаза, сквозь бездну моих зрачков.

— Она стала тобой.

Его палец, зажатый в пульсоксиметре, дернулся.

— Сейчас она, похоже, я и есть.

Адаму казалось, что пиканье машин отличается от того, что он помнил, они сигнализировали непоследовательно, напоминая эффекты старомодной видеоигры, но звуков было столько, что он мог лишь догадываться, как Джереми толковал этот диссонанс, с какой силой тот отзывался в нём, даже поврежденном, словно метеоритный поток. Часть Джереми была там, наверху, в небе или космосе. Перенесенная в отделение для новорожденных, звездное отделение. Огоньки машин светили тускло, как умирающие звезды.

— Что это за оборудование? Что говорят доктора?

Джереми закрыл глаза.

— Обещали поставить диагноз или, по крайней мере, намекнуть, если я соглашусь на участие в эксперименте. На мне уже испытали какую-то УКВ-что-то там. Сказали, что мой мозг освещен, оранжево-желтая масса.

Он вновь открыл глаза, фиолетовое сияние вызывало беспокойство, словно Адам ожидал, что склера будет белой, а радужка, какого там цвета она была, он не мог вспомнить.

— Освещен. Это как?

— Не думаю, что они сами знают. Что-то типа открытого крана, усиление. Они не отвечают прямо.

— То есть ты не разрушен, а воссоздан.

— Что? Типа, сверхчеловек? — С огромным трудом Джереми повернул голову влево-вправо, затем остановился посередине. При этом ожоги на шее вздрагивали. — Вряд ли. Человек из стали не мучается в туалете, как я.

Его в какой-то мере успокоил пренебрежительный тон Адама, словно ничего и не было или не могло быть в реальности.

— В таком случае ты модифицирован.

— А это хорошо или плохо? Доктора здесь, кажется, вообще не способны говорить по существу.

Обоим ничего не оставалось, как согласиться с этим. Мозг Адама переключился на биологию, современную медицину, и он задумался о своем сердце, как обследования вели к новым обследованиям, а те нуждались в дальнейших обследованиях до тех пор, пока под микроскопом не рассмотрят каждую отдельную частицу. Исчерпывающее — оставляющее вопросы. Подтверждающее — опровергающее. А между ними ожидание. Адам видел других пациентов, когда шел коридором к палате Джереми. Искалеченные души, изможденные химиотерапией, с трудом передвигающие ноги, сутулые. Хотя это не душа, подумал он тогда, это тело. Свидетельство того, что души не существует, поскольку душа не может так придавить к земле тело, не может изогнуть дугой позвоночник, покоробить кожу и вызвать помутнение глаз. Это под силу лишь телу — придавить к земле гниением атомов. Он подумал про себя, что вынужден это признать. Скрывалась ли она где-то в спинном или в самом центре головного мозга, но двадцать один грамм — слишком несерьезный вес.

С напускным ободрением Адам сказал Джереми: «Тут нужно время».

— Мне начинает казаться, что время — это роскошь, которую мы себе не можем позволить.

— Что ты имеешь в виду?

— Тут приходили двое, задавали мне кучу вопросов и про тебя спрашивали. Думаю, брат и сестра.

— Кто они такие? Чего хотели?

— Я мало что помню. Я едва был в сознании. Они говорили, что ты — пророк или что-то в этом роде, я им сказал, что они шизанутые, но они начали рассказывать, как то, что случилось со мной, связано с тем, что случилось с тобой. Я всё равно никак не въезжал. Они сочиняли какую-то бредовую туфту. Кажется, они ушли, и я сразу заснул. Газета лежала на столе, вон там, — он указал на газету на тумбочке у кровати, — открытая на твоем очерке. Я проснулся ночью. Я на самом деле, верь-не верь, лучше вижу в темноте. Правда, всё как на негативе.

— Что ты еще помнишь?

— Твой очерк, это всё правда? Знаешь, с тех пор как я попал сюда, поступило еще человек двадцать, похожих на меня. Серебристые волосы, сияющие глаза. Все пораженные молнией. Что происходит?

— Я не знаю, Джереми.

Он посмотрел на него с серьезностью ребенка.

— Ты правда не знаешь?

— Да откуда мне знать?

— Они сказали, ты знаешь.

Приоткрылась дверь, и в палату заглянул Чарльз, с боков его голову покрывала черная с проседью щетина, а по центру блестела лысина. Его глаза широко открылись,