Что-то не так с Гэлвинами. Идеальная семья, разрушенная безумием - Роберт Колкер

камеры научил его делать тосты: нужно скрутить жгут из туалетной бумаги, поджечь его спичками, которые полагаются к сигаретам, и подержать над ним белый хлеб из пайка. Майкл последовал этой инструкции и был пойман. Его поместили в карцер – помещение без окон, где он находился в полном одиночестве. Майкл и не догадывался о существовании подобных мест, пока там не оказался.

После нескольких дней пребывания в карцере ему предложили побеседовать с врачом. Майкл согласился, и врач, к которому он попал на прием, организовал для него перевод в тюремную больничку. Теперь у Майкла появился сокамерник и телевизор. Казалось, жизнь налаживается. Однако за этим последовала очередная превратность судьбы. Поскольку места в клинической больнице Сакраменто для него не нашлось, Майклу объявили, что его переводят в Атаскадеро – печально известную калифорнийскую психиатрическую лечебницу закрытого типа на две тысячи заключенных.

Второй раз на протяжении года Майкла отправили в психушку (причем на этот раз тюремного режима), при этом сам он был абсолютно уверен, что с мозгами у него все в порядке. Оказаться изолированным в обществе людей, убивших своих жен, детей или банкиров, стало для него потрясением, заставившим наконец понять, что все происходящее не какие-то шутки, а его собственная реальная жизнь.

Майклу сказали, что в Атаскадеро он находится только с целью обследования, но никто не пояснил, сколько времени оно может занять. Неопределенность была хуже всего.

Отец приехал навестить его, но на этот раз оказался бессилен помочь.

Приходил и Брайан, но единственное, что он смог сказать своему младшему брату, было «Жизнь – это путешествие, а не пункт назначения».

Только через пять месяцев состоялся суд, на котором Майкл согласился признать вину, в качестве наказания засчитали уже отбытый срок. Ничем иным, кроме стремления вернуться к нормальной жизни и выбросить все происшедшее из головы, признание Майкла не объяснялось. В Атаскадеро случались и развлечения. Майкл познакомился с боксером, индейцем племени яки, который рассказал ему, как его брат побил Шугара Рэя Робинсона[48]. Однако придавать какое-то особое значение этой встрече Майкл не стал. Он согласился с Брайаном в том, что жизнь – путешествие. Просто некоторые путешествия складываются удачнее других.

Майкл был абсолюно уверен в одном: он не безумен, как Дональд. Если нужно, он всю свою жизнь готов доказывать это другим, включая собственных родителей. Майкл считал, что проблема состоит в навешивании ярлыков. Не каждый, кто видит мир иначе, является шизофреником. Если бы это было так, тогда безумен каждый хиппи.

На стороне Майкла выступал весь дух 1960-х годов. В то время очень многим казалось, что любой перечащий властям или отрицающий всевластие военно-капиталистического аппарата рискует получить от сильных мира сего ярлык душевнобольного. К 1970-м годам общественная дискуссия о психических болезнях уже не ограничивалась темами фрейдизма и аминазина. Речь шла о том, что диагноз психического заболевания используется властью в качестве еще одного инструмента подавления интеллектуальной независимости и гражданских свобод.

Такова была позиция контркультуры[49], источником которой послужила антипсихиатрия – междисциплинарное направление практически полного отрицания традиционных взглядов на психические болезни, сформировавшееся примерно десятилетием ранее. В 1950-х годах Жан-Поль Сартр утверждал, что бредовые состояния – всего лишь радикальный способ поставить воображаемый мир над «существующей посредственностью». В 1959 году находившийся под сильным влиянием Сартра и других экзистенциалистов шотландский психиатр Р. Д. Лэйнг доказывал в своей книге «Расколотое Я», что шизофрения является способом самосохранения израненной души. Лэйнг беспощадно обрушивался на «лоботомии и транквилизаторы, воздвигающие решетки и запертые двери дома умалишенных внутри самого пациента». Он считал, что больные удаляются внутрь самих себя, чтобы, прикидываясь дурачками, сохранять свою независимость. Лэйнг замечал, что лучше превратиться в камень самому, чем позволить это сделать кому-то еще. В 1961 году социолог Ирвинг Гоффман опубликовал книгу «Узилища». В ней он делает вывод о том, что психиатрические учреждения способствуют развитию заболеваний у пациентов, а не излечивают их. В том же году финский психиатр Мартти Олави Сиирала писал, что шизофреники обладают почти пророческим представлением о неврозах общества – общих душевных болезнях коллективного бессознательного. И, опять-таки в том же году, крестный отец антипсихиатрии Томас Сас опубликовал свою самую известную работу «Миф о душевной болезни», в которой заявил, что понятие безумия используется власть имущими против обездоленных с целью дальнейшей геттоизации и расчеловечивания всего общественного сегмента инакомыслящих.

В следующем году идеи антипсихиатрии стали достоянием массовой культуры. Это произошло после выхода в свет литературного произведения, на страницах которого жесткости государственного психиатрического учреждения представали метафорой социальной предопределенности и авторитарного гнета. В романе «Над кукушкиным гнездом» рассказывалась история Рэндла Патрика «Мака» Макмерфи – мелкого уголовника и свободолюбивого нонконформиста, противостоявшего администрации психиатрической больницы и раздавленного безжалостной системой. После экранизации в 1975 году этот роман стал в один ряд с фильмами «Беспечный ездок» и «Бонни и Клайд» – своеобразными романтическими манифестами контркультуры, разоблачавшими современное мироустройство и безжалостно обнажавшими пороки, скрытые за фасадом благополучия предыдущих поколений.

Еще раньше на протяжении многих веков существовало представление о душевном нездоровье как об источнике творческого вдохновения и о художнике как о ниспровергателе основ и единственном гласе истины в безумном мире. Незадолго до своей смерти в 1957 году Фрида Фромм-Райхманн пришла к мысли о существовании у части психически больных людей некой «вторичной составляющей» одиночества, делающей их «более проницательными, тонкими и бесстрашными наблюдателями». Она предположила, что дарования психически нездоровых композиторов, художников и писателей были следствием трудностей, которые они испытывали в повседневном общении с людьми. Фромм-Райхманн писала, что, подобно придворным шутам, шизофреникам свойственно озвучивать неудобные истины, которые большинство людей предпочло бы не слышать. Она ссылалась на новеллу Сервантеса «Лиценциат Видриера», рассказывающей о деревенском сумасшедшем, к которому хорошо относятся до тех пор, пока правду, что он говорит, можно считать болезненным бредом. Но как только мужчина выздоравливает, община отказывается от него, поскольку теперь нужно серьезно относиться ко всем его словам.

К концу 1960-х годов антипсихиатрическое движение уже не ограничивалось проблематикой лечения психически нездоровых людей или культуры и искусства – оно вторгалось в сферы политики, правосудия и социальных реформ. В своей книге 1967 года «Политика переживания» Лэйнг утверждал, что психически больные люди изначально здоровы, и, следовательно, называть человека шизофреником, в сущности, значит дискриминировать его. «Если человечество выживет, то, полагаю, люди будущего станут рассматривать нашу просвещенную эпоху как настоящее Средневековье, – писал он. – Наверное, им в значительно большей степени, чем нам, окажется доступна вся ирония нынешней ситуации, они посмеются над нами и поймут: то, что мы называем шизофренией, – одна из форм просветления зачастую самых обычных людей, при которой свет начинал пробиваться сквозь трещины в