Маленькая ручка - Женевьева Дорманн

Каролина застала ее, как это часто бывало, склоненной над ее чертежным столом, посреди баночек с краской, карандашей и кальки. Клара — стилист. Она создает помимо всего прочего всяческие модные аксессуары для модельеров. Квартира-мастерская Клары Бошен, устроенная на самом верху дома по улице Медичи в переделанных комнатах для прислуги, — мирная гавань. Мебели немного: чертежный стол, доска с рейками, где она раскладывает свои листы с рисунками, этажерки с папками и книгами и большой, огромный диван, покрытый шелковистой меховой шкурой и множеством подушек. Шторы из некрашеного хлопка просеивают свет, падающий через застекленную дверь, а из стереосистемы непрерывно льется музыка. Клара утверждает, что без Моцарта, Форе, Малера не может ни жить, ни работать. Ключ всегда в двери, чтобы ей не приходилось отвлекаться из-за прихода посетителей.

Этим утром Каролина прошла прямо к дивану, зарылась в мехе и подушках.

— Извини, — сказала Клара, — я не могу оторваться. Мне нужно завтра отдать этот макет. Хочешь кофе? Я только что заварила. Посмотри на кухне.

Но Каролина не хочет кофе. Ей сегодня утром нужно успокаивающее присутствие Клары, голос Клары, смех Клары, ее подбадривающая грубоватость, запускающая барахлящие моторы и так хорошо превращающая безжизненные горы жизни в смехотворные кротовьи норы.

Клара и Каролина — Бошен и Перинья, как их звали в пансионе Жанны д'Арк в Кутансе — тотчас стали любящими подругами — разбитные девочки, потерянные среди телочек, будущих матрон, составлявших их седьмой класс, они немедленно узнали друг друга в послушной массе остальных девочек. Смеялись над одними и теми же глупостями, упирались в одну и ту же стенку, были сообщницами, объединенные своим одиночеством. Да, их дружба стоила любви, но они не говорили себе этого, потому что в четырнадцать лет претит высказывать такие вещи, особенно когда вас зовут Бошен или Перинья. Их дуэт настораживал. В классе им не давали садиться рядом, боясь их объединенной дерзости. По неясным причинам, которых монахини не объясняли, их разделяли и в спальне. Перинья — туда, Бошен — сюда.

По-настоящему их разлучили по выходе из коллежа. Бошен — в Париж, в школу декоративного искусства, Перинья — в Англию. Они поклялись писать друг другу каждый день, чего, конечно, не делали, и за десять лет потеряли друг друга. Но снова встретились одним осенним днем, в том квартале у Оперы, где Каролина вообще-то почти никогда не бывала, а Клара оказалась случайно. И там вдруг, на тротуаре, — эта фигура против света, высокая блондинка, идущая большими шагами, незабываемое лицо с близоруким взглядом, которому она когда-то так завидовала за его бархатистую мягкость. Каролина крикнула: «Клара!» — когда та чуть не прошла мимо нее, не заметив. И они пошли в Harry's Bar, чтобы изложить краткое содержание предыдущих серий.

Клара в эти десять лет времени не теряла. Она дважды была замужем, сначала за австралийским чемпионом по серфингу, которого встретила в Биаррице и звала своим «морским кенгуру», но Сидней не стоил ни Биаррица, ни Парижа. Затем она вышла замуж за художника-пьяницу, вскоре умершего от сердечного приступа на улице. Она жила в Лос-Анджелесе с одним преподавателем истории, затем пересекла Азию из-за одного китайского электронщика из Тайваня, с которым рассталась в Берлине. Наконец, она вернулась в Париж, где в ее жизни и мастерской сменилось несколько менее экзотических личностей. Последним по счету был молодой птицевод, разводивший страусов и живший со своими пернатыми под Тулузой. Время от времени он наезжал в Париж, чтобы повидаться с Кларой, умолить ее поехать жить с ним в Кастане-Толозан и попытаться убедить ее родить ему детей. Но Кларе как раз и не хотелось рожать. Пока еще нет. Эта дочка фермеров была слишком рада сбежать от уготованной ей жизни, чтобы не воспользоваться свободой, не прекращавшей ее завораживать. Она сделала себе имя в дизайне и ни в ком не нуждалась, содержала себя сама.

Каролине ее собственная жизнь показалась очень тихой рядом с Клариной. Они поклялись больше никогда, никогда не теряться.

Клара приглушила звук магнитофона и вернулась к своему табурету, склонилась над моделью шарфика. С дивана Каролине видно ее со спины: она время от времени разгибается, чтобы оценить то, что только что нарисовала. Потягивается, ерошит свои густые черные волосы, потом ищет ощупью карандаш, лезвие, кисть жестом зубного врача среди своих инструментов.

— Говори, мне это не мешает, — сказала Клара.

— Кхм…

— Что-то ты сегодня с утра не в себе!

— Да, правда, — согласилась Каролина. — Все утро коту под хвост!

— Бывают такие дни, — отозвалась Клара, подчищая неверную линию. — Что с тобой стряслось?

— Со мной ничего. Это Сильвэн… Он меня достал… Он со мной больше не спит.

— Что?

Клара стоит к ней спиной, поэтому Каролине легче выкладывать все начистоту:

— Я уже два месяца как вернулась из клиники, уже месяц вокруг него увиваюсь, и… ничего! Вчера вечером мы ходили вместе ужинать… Все было замечательно, мы были нежны, влюблены, прекрасно понимали друг друга… Возвращаемся домой немного под градусом, как раз то, что нужно, очень веселые, начинаем трали-вали и… ничего. Провал, неудача. Уснул, как мешок! Я, наверное, уродина отвратная, раз он больше меня не хочет!

Клара, вильнув бедрами, развернулась на своем табурете.

— Замолчи, дуреха! Ты никогда не была такой красивой! Может быть, он сейчас измотался… Много работает?

— А! Как обычно. Ничего не понимаю! В каком возрасте мужики больше не могут, ты не знаешь?

— Ну, я никогда не была с одним мужиком очень долго, так что… А сколько лет Сильвэну?

— Скоро сорок, не такой уж старый… Он сейчас какой-то странный. Нежный, милый. Но в то же время какой-то не тот. Словно его что-то изводит.

Клара вернулась к работе.

— Тебе нужен эффект десятка, — уверенно сказала она.

— Чего?

— Мужики каждый раз, как разменивают новый десяток, — тридцать, сорок, пятьдесят лет — просто дуреют. Крыша у них едет. В семьдесят и восемьдесят, кажется, получше!

— Перестань, Клара, не смешно!

— Вы уже сколько времени женаты?

— Четырнадцать лет. А что?

— Ого-го! И ты все еще его хочешь?

— Ну да! И хочу только его! Я люблю его, представь себе. ЛЮБЛЮ! Я бы не могла быть в постели с кем-то другим…

— Ты пробовала?

— Нет. Не хочется. Сильвэн — мой мужик, понимаешь? И у моего мужика больше не стоит. А я остаюсь с носом и с зудом внутри. Боюсь, а вдруг это зарастет, как дырки в ушах, когда долго не носишь сережек!

— Перестань! — перебила Клара. — Я не могу ржать и рисовать.

— Что бы ты сделала на моем месте?

— Я? — сказала Клара. — Я всегда считала, что одного мужика недостаточно. Нужно иметь их несколько — двоих, троих, четверых, десятерых — в одном большом, очень красивом доме. Мужиков, которые хорошо бы между собой ладили, были бы умными, юморными, красивыми, у которых были бы разные профессии; смесь интеллигентов, рабочих, художников. Этакий монастырь, где я бы была маркитанткой; и все, ублажая меня, вместе бы доставляли мне удовольствие. У них было бы право уезжать, но не всем сразу. Все, естественно, влюблены в меня, и когда один устанет, всегда найдется другой, чтобы потрахаться. Целый набор хахалей, понимаешь? Когда я была маленькой, я прочла одну сказку Андерсена, про семь мальчиков и их сестру, которых преследовала мачеха-ведьма и заколдовала мальчиков. На рассвете они превращались в лебедей. Они все решили убежать, чтобы быть счастливыми в другой стране. Девочка плетет сетку, и утром братья-лебеди берут в клювы эту сеть, на которой лежит их сестра, и уносят ее в небо, далеко от подлюки-мачехи и ее колдовства. Естественно, они вынуждены опускаться на землю каждый вечер, ведь на закате они снова становятся мальчиками. Я обожала эту сказку, когда была маленькой, и всегда мечтала быть этой девочкой, которую семь преданных братьев уносят в небеса. Но даже двух мужчин мне никогда не удавалось заставить жить вместе!