Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой

улавливаемый человеком, отлично слышит изюбр за полкилометра. К тому же изюбр так стремителен в беге, что в особенно опасные для него мгновения даже опережает выстрел.

Должен сказать, что Иван Федорович был очень внимателен и, казалось, даже доволен, что взял меня с собой на пантовку.

Он ушел немного вперед, пока я выпутывался из густых колючих зарослей, а когда я наконец выбрался из них, то заметил, что Нечебуренко быстро снимает с плеча ружье.

— Ко мне, мигом! — сдавленным шепотом произнес он. — Рысь на дереве!

Я кинулся к нему, в кровь изодрав о колючие иглы лицо и руки, еще не совсем сознавая, что там произошло.

— Где рысь? — спросил я, охваченный страхом.

Он глядел на дерево, словно искал там хищника, и по выражению его лица я увидел, что Нечебуренко очень взволнован.

— Наверно, рысь следила за нами, — сказал он тихо, — заметила, что мы разошлись, и уже приготовилась к нападению. Так она притаится в густых ветках, что не учуешь ее. Она, проклятущая, за тобой следит, каждый твой шаг считает. Хорошо, что заметил, а то бы спрыгнула прямо на плечи. Мне однажды уже пришлось испытать такое дело...

И он рассказал страшный случай, который с ним произошел.

Дело было осенью. Тайга еще стояла густая, зеленая, точно переживала свое второе буйное цветение. Иван Федорович, утомившись от долгой ходьбы, прислонился к тополю, который обвили густые разросшиеся лианы китайского лимонника, закурил и стал прислушиваться к трубным звукам изюбров. Он уже хотел было срезать кусок бересты, свить трубу и поманить рогачей к себе, но не успел подойти к березе, росшей поблизости, как вершина тополя закачалась и на плечи Ивану Федоровичу прыгнула рысь. Скорее инстинктивно, чем сознательно, он упал, придавил тяжестью своего тела разъяренного хищника. Рыси все-таки удалось выскользнуть и оседлать таежника. Она уже потянулась к горлу Нечебуренко, но тот в какое-то мгновение успел сунуть ей в раскрытую пасть дуло своего ружья, которое, к счастью, висело у него на груди. Рысь, обломав клык о железо, заревела, и Нечебуренко сильным ударом ноги отшвырнул ее. Когда она снова кинулась, то навстречу ей грянул выстрел. В двух шагах от охотника рысь вытянулась, уткнув морду в траву.

— Ох, и неприятное дело было, — вспоминал Иван Федорович. — Дальше уже не пошел. Лег на траву рядом с мертвым хищником и весь день пролежал. Еле к вечеру очухался: здорово помяла она меня, проклятущая. Вот вернемся в Ключевую, придешь в хату ко мне, увидишь шкуру этой рыси — кра‑а‑сивая шкурка!

Солнце закатывается. На темные ветви деревьев садятся птицы, особенно много рябчиков. Я предлагаю Ивану Федоровичу «снять» несколько рябчиков на ужин, но он смеется:

— Когда идешь за изюбром, нельзя шуметь. Стрельну — выстрел отзовется далеко в сопках, звери учуют, попрячутся.

Разводим костер, садимся у огня, открываем банку консервов, быстро ужинаем. Иван Федорович, к моему удивлению, не дождавшись, пока закипит вода в чайнике, лег на подстилку из хвороста и сразу заснул крепким сном.

А мне не спалось. До часу ночи просидел я у костра, все время поддерживая пламя и прислушиваясь к шелесту листвы.

Оморочка была у Ивана Федоровича спрятана в ивовых зарослях, завалена хворостом и травами и, несмотря на то что лежала здесь с прошлой осени, не требовала ремонта.

Иван Федорович выволок ее из укрытия, спустил на воду. Разместив на дне вещевые мешки, укрыв их свежей травой, чтобы в случае дождя они не промокли, он вывел оморочку на середину реки. Затем, сильно отталкиваясь шестом, погнал ее вверх по течению.

Наш путь был на Алгу, небольшую таежную речку — любимое место изюбров. Там они по ночам пьют студеную воду и лакомятся подводными растениями.

Вот так, когда смотришь на тайгу и горы со стороны, по-настоящему ощущаешь величие здешней природы. Я заметил, что даже Иван Федорович, который тут часто бывает, любуется берегами. Вон впереди выстроились в ряд стройные кедры, их сменяют ильмы с широковетвистыми вершинами, чуть подальше — старые липы с дуплистыми стволами, над которыми кружатся дикие пчелы, за липами — высоченные тополя. Из ствола такого тополя можно выдолбить великолепный бат. Потом взгляд мой остановился на амурском бархате. Здесь еще не побывали кородеры, и деревья светятся на солнце серебристо-сизой корой.

Я чувствую, что Иван Федорович устал, и прошу его передать мне шест, но он не сразу соглашается.

— Дело это, паря, серьезное, — говорит он. — Не так ловко взмахнешь шестом — и опрокинемся, а тут быстрина-то какая...

— Ничего, Василий Дынгай учил меня этому делу.

— Василий Карпович? — спрашивает он с изумлением. — Что, знакомы с ним?

— Знаком! — Я коротко рассказываю ему, как встретился с нанайцем и как шел с ним на ловлю даурской жемчужницы.

— Не худо. Дынгай мой добрый приятель. — И почти с восхищением добавляет: — Отличный таежник Василий Карпович!

Мы осторожно меняемся местами. Я беру из его рук гибкий шест и начинаю толкать лодку. К удивлению Ивана Федоровича, оморочка даже не покачнулась.

— А я, паря, покурю, — говорит Нечебуренко.

Почти час я вел оморочку, потом Иван Федорович сменил меня.

В третьем часу дня мы устроили привал, выбрав для этого песчаную косу, всю испещренную следами даурской жемчужницы. Мы не стали разводить костер, а наскоро перекусили, чтобы не терять времени, и, пока погода благоприятствовала, пошли к Алге.

Иван Федорович заметил, что на Алге мы, возможно, встретимся с охотниками-нанайцами, потому что путь на солонцы лежит по берегу этой речки.

— А вы, Иван Федорович, не ходите на солонцы?

— Ходил, бывало.

— А теперь?

— Своего изюбра подстерегу и на Алге, — уверенно сказал он. — Раньше, когда не было ограничения, ходил и на солонцы. Даже свои искусственные солонцы готовил для приманки рогача.

Перед вечером погода немного испортилась.

— Будет дождь, — сказал Нечебуренко. — Пожалуй, поставим палатку.

Пристали к берегу, вытащили в заросли оморочку и раскинули палатку. Только мы залезли туда, как хлынул сильный грозовой ливень. Он шел долго, весь остаток дня и всю ночь, а когда на раннем рассвете я высунул из палатки голову, то увидел светлое, без единого облачка небо.

Мы двинулись