История городов будущего - Дэниэл Брук

Такие аргументы возымели действие. В 1870 году иностранные инвестиции в российскую экономику были в десять раз выше, чем в 1860-м, а в 1890-м – уже в сто раз27. В 1890-х годах российская экономика росла в среднем на 8 % в год28 – что было тогда, скорее всего, самым высоким показателем в мире. Международные корпорации строили в российской столице огромные предприятия; на одной только российско-американской резиновой мануфактуре «Треугольник» было занято 11 тысяч рабочих29.

Индустриализация принесла в Петербург те же диккенсовские условия, что и в города Западной Европы, только в еще более суровом варианте. В Британии, на родине промышленной революции, она охватила сразу множество городов – Манчестер и Ливерпуль, Бирмингем и Лестер. В России, где современный город был только один, крупные промышленные предприятия сосредоточились почти исключительно в Петербурге, туда же отправились и трудовые мигранты.

Центром пролетарского Петербурга стал Сенной рынок, расположенный в нескольких кварталах от Невского проспекта. Он был основан еще при Екатерине Великой, чтобы крестьяне близлежащих деревень продавали там свой жизненно необходимый для города товар. Заставленная телегами площадь вечно кишела лоточниками и карманниками. Больше похожий на ближневосточный базар, нежели на европейский рынок, Сенной разоблачал тщательно скрываемый секрет чопорного города: несмотря на красивые фасады и современную инфраструктуру – водопровод к 1862 году, электрическое уличное освещение на Невском в 1880-х, – Петербург был мегаполисом крестьян. В этом городе всегда присутствовал пасторальный элемент, не имевший параллелей в западноевропейских столицах. Казалось, что петербургскую жизнь разыгрывают деревенские актеры, которым раздали роли искушенных горожан.

Вдали от толп Сенного рынка внешний вид Петербурга времен индустриализации какое-то время оставался прежним; мигранты заполняли пустоты городского тела. К 1871 году 300 тысяч человек ютились в подвалах30, зачастую сырых и кишащих крысами. Одинокие мужчины по очереди спали на топчанах под лестничными пролетами и в коридорах. Поскольку годовая аренда солидной квартиры примерно равнялась заработку рабочего за десять лет, мигранты набивались в дома, предназначавшиеся для более состоятельных жильцов. В одном из полицейских отчетов того времени зафиксирован случай, когда в одной комнате жили пятьдесят мужчин, женщин и детей31. Вскоре в петербургских квартирах той же площади жило в среднем вдвое больше людей, чем в парижских, берлинских или венских32. За выстроенными в линию фасадами аристократического города прятались нищенские муравейники.

По мере того как индустриализация набирала обороты – с 1840 по 1880 год количество заводских рабочих увеличилось с 12 до 150 тысяч33 – зловонное кольцо фабрик и лачуг все плотнее смыкалось вокруг столицы. Город, построенный как остров для немногих избранных – царской семьи, аристократии, высших военных и гражданских чинов, – захлестывало море неприглядных трущоб. Уровень смертности в бедных районах был в три раза выше, чем в центре34. При этом воздухом с изрядной долей дыма из заводских труб дышали как бедные, так и богатые.

Петербург стремился стать городом высших мировых достижений и мог похвастать крупнейшим университетским зданием и величайшим художественным собранием, но теперь он все чаще занимал первые места в весьма непривлекательных категориях. На 1870-е годы пришлось самое сомнительное достижение российской столицы – смертность здесь превысила показатели всех крупных европейских городов35. Санитарные условия были чудовищны. Проведенное тогда исследование одного из рабочих районов показало, что лишь у одного из каждых четырнадцати жителей был доступ к проточной воде36, и чаще это была колонка во дворе, а не водопровод в доме. В отчете санитарной службы за тот же период говорится, что во дворах Петербурга скопилось приблизительно 30 тысяч тонн человеческих экскрементов37.

Тяжелый труд и мрачное существование способствовали распространению пьянства. К 1865 году в Петербурге было 1 840 трактиров38, а уровень потребления водки на душу населения тут был самым высоким в стране39. «Пьянство получило размах, беспримерный даже для России, – писал наблюдатель. – Нередки были случаи смертельного отравления… даже среди четырнадцати-пятнадцатилетних подростков»40. В отсутствие домашнего уюта, а то и собственной койки, на которую можно рассчитывать дольше восьми часов в сутки, пьянство в общественных местах стало хронической проблемой; в 1869 году за подобные провинности было арестовано 35 тысяч человек41. Пышным цветом цвели и прочие виды преступности. В 1866 году за решеткой побывали 130 тысяч петербуржцев – почти четверть населения42.

Проституция была легальной и повсеместной. В середине XIX века в городе было 150 зарегистрированных борделей43. Количество официальных проституток в 1870 году составило 4 400 человек44. К началу XX века примерно на сорок петербуржцев приходилась одна обладательница «желтого билета»45.

Люди, управлявшие городом, как правило, относились к его социальным проблемам с пагубным безразличием. Властвовал в Петербурге император, однако повседневным управлением занималась купеческая олигархия. В результате реформ Александра II мужчины старше двадцати пяти лет, владевшие недвижимостью или собственным делом, имели право голосовать на выборах городской думы, депутаты которой уже избирали орган исполнительной власти – управу. Такая система представляла интересы тех, кому беспросветная нищета петербургских рабочих была только на руку, поэтому попытки улучшить их положение практически не предпринимались. Единственной по-настоящему успешной социальной программой, запущенной в городе в конце XIX века, стало открытие целого ряда новых общеобразовательных школ. К 1910 году грамотные составляли 80 % населения Петербурга46 – по этому показателю город значительно опережал Москву47, не говоря уж о сельской России. Со временем, однако, петербургская элита горько пожалеет, что допустила такое новшество, как всеобщая грамотность.

Петербург эпохи промышленного роста – это по сути два города, один для богатых, другой для рабочей бедноты. Но эти города существовали бок о бок. Мир блошиных рынков, проституток и пьяного беспамятства находился всего в нескольких кварталах от куполов Спаса на Крови на Екатерининском канале и дорогих магазинов Невского проспекта. Самая интернациональная улица страны в индустриальную эпоху стала еще более роскошной: новых богатеев манили сюда превосходные французские рестораны и расположенный неподалеку ювелирный магазин Фаберже, где родившийся в Петербурге потомок французских гугенотов продавал свои знаменитые пасхальные яйца. Такое яйцо стоило дороже особняка в Париже или Нью-Йорке48 – характерная деталь для Петербурга, который был одновременно и богаче, и беднее любого западного города.

Промышленный рост сделал Петербург местом, где состояния не только проматываются, но и создаются. Среди дорогих магазинов на Невском появились российские отделения международных компаний вроде Singer Sewing Machine Company и International Harvester. В открывшемся в 1904 году на углу Невского и Екатерининского канала шестиэтажном доме Зингера было установлено три лифта системы Отиса. Фасад здания украшен огромными бронзовыми валькириями в шлемах, большинство из которых держат оружие, и только одна – швейную машинку, а также громадной скульптурой американского орла. Над фасадом возвышается купол из металла и стекла, увенчанный прозрачным же глобусом, символизирующим всемирное влияние компании. Здесь и привет Америке, и хвалебная песнь ненасытным амбициям мирового капитала, однако в целом здание, спроектированное Павлом Сюзором – главным на тот момент архитектором города, – вполне почтительно относится к своему петербургскому окружению. При всем обилии современных материалов вроде стали и стекла характерные для стиля модерн вьющиеся орнаменты из цветов и виноградных лоз на фасаде дома Зингера – не более чем современный извод завитушек, которыми Растрелли украшал свои шедевры русского барокко.