Прости за любовь - Федерико Моччиа

понял, насколько мне плохо: любые недомолвки сводят меня с ума!

Алессандро фыркает:

– О том, как я последний раз занимался любовью с Еленой, если тебе интересно.

– А-а-а. Ну, а у нас с Камиллой секс всегда был такой, как бы сказать, спокойный. Но в последнее время что-то изменилось. Кажется, она стала более… более…

– Более – что?

– Ну, более похотливая, что ли…

– Может быть, у нее проблем по жизни меньше стало или, может, хочет ребенка.

– Она принимает противозачаточные.

– Слушай, по-моему, ты напрасно волнуешься. Кажется, все у вас хорошо. Если ты хочешь ребенка, скажи ей об этом, пусть она перестанет принимать таблетки.

– Я уже говорил. Она сказала, что подумает.

– Вот видишь… она не сказала – нет. Она сказала, что подумает, это уже кое-что, ведь здорово родить малыша! Понятно, это очень важный шаг, это привяжет тебя к женщине крепче, чем любой брак. Навсегда.

И в ту самую минуту, когда Алессандро произносит это, он вдруг осознает, насколько это важно, как ему самому этого не хватает и сколько раз уже ему говорили об этом и мама, и обе сестры. И даже отец. И все его друзья. Даже коллеги по работе, те, что в счастливом браке и имеют детей. Энрико выводит его из этих размышлений:

– Она каждый день приходит и отключает у телефона звук.

– Может, она никого не хочет слышать. Она же работает со специалистами по торговому праву, они только о деньгах болтают.

– Она и на сообщения звук выключает.

Алессандро нетерпеливо ворочается в кресле.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал? Скажи мне, Энрико.

– Я хотел бы попросить тебя сходить сюда. – Он вынимает из кармана мятый лист, вырванный из «Желтых страниц», расправляет его и кладет перед Алессандро так, чтобы тот мог прочесть: «Тони Коста. Агентство расследований. Неопровержимые доказательства неверности супругов. Максимальная тактичность, минимальные цены».

Алессандро качает головой:

– Но почему ты именно так хочешь?

– Я долго думал, у меня нет другого выхода. В общем, мой единственный выход – это ты. Мне никогда не хватит смелости туда пойти, подняться на какой-то там этаж, разговаривать с этим Тони. Я уже сейчас представляю, как он на меня будет смотреть, как будет усмехаться в усы.

– А про усы-то откуда ты знаешь?

– У сыщиков всегда усы. Это чтобы их нигде не узнавали; не знаешь, что ли? В общем, он подумает: ну вот, еще один кретин. Которому изменяют и благодаря которому пополняется мой счет.

Ладно, думает Алессандро, разглядывая листок: тут написано – минимальные цены, может, хоть сэкономить удастся.

– Хорошо, Энрико. Я съезжу туда. Только ради тебя.

– Спасибо, я уже лучше себя чувствую, правда…

– Надеюсь только, что ты об этом не пожалеешь и что от этого не пострадает наша дружба.

– Почему она должна пострадать? Я знаю, что всегда могу на тебя положиться. Это будет еще одно тому доказательство.

– Нет, Энрико, я говорю это только потому, что часто друг, из самых лучших побуждений, может навредить. Если по моей вине между вами случится что-то плохое…

– Ревность гасит любовь, как пепел гасит пламя, так говорила Нинон Ланкло[12]. Но ко мне это не подходит. Я без ревности много лучше бы себя чувствовал. И что бы ты ни узнал, мы все равно останемся друзьями.

– Надеюсь. И еще надеюсь, что этот Тони ничего такого не обнаружит.

Энрико, уже совсем успокоившись, оглядывает кабинет:

– Знаешь, а ты неплохо здесь устроился. Я ведь никогда у тебя не был. Раньше не было нужды…

Алессандро поднимается с кресла.

– Да и теперь особой нужды не было. Ты просто зашел ко мне, хотел сделать приятный сюрприз.

– Знаешь, что мне больше всего нравится в тебе? Что ты всегда спокоен и готов помочь другу. Я здорово у тебя расслабился. С удовольствием бы все утро у тебя здесь провел…

– Шутишь, что ли? Ты просто не знаешь, что у меня тут происходит… ты пришел в самый тяжкий момент всей моей профессиональной жизни!

– Ну, по крайней мере, в личной-то у тебя спокойно…

– Даже не знаю, в какой у меня хуже…

– Даже вчера, когда ты объявил нам, что расстался с Еленой, ты был так спокоен.

– Вот именно: если здесь у меня будут проблемы, пойду в актеры.

– Что, у тебя серьезно все так плохо?

– Плохо – слабо сказано…

– Ну, тогда ты здорово умеешь скрывать свои чувства.

И тут звонит телефон Алессандро. Он его вынимает и, даже не взглянув на экран, отвечает.

– Это я, Ники.

– Какой сюрприз! – Он поворачивается к Энрико, улыбается и отворачивается к окну. – Как это ты звонишь? Разве ты не в школе?

– Именно в ней. Я спряталась в учительском туалете. Очень хотела тебя услышать.

– А, понятно. И скоро ты закончишь?

– Что, в туалете? Что ты имеешь в виду?

– Да ты не поняла…

– Я все прекрасно поняла. У тебя собрание? Извини.

– Нет, ко мне зашел друг. – Он снова оборачивается к Энрико и улыбается.

– Тогда какого ты так зашифрованно говоришь? Я просто тебя не понимаю. Ты – загадка моей жизни. У меня много подруг помешаны на судоку, для меня это непостижимо; так вот, по сравнению с тобой – это цветочки!

– Ладно, Ники, ты мне что-то хотела сказать?

– Ой, кажется, обиделся! Что это с тобой?

– Со мной – ничего, просто я не люблю разговаривать по телефону, когда у меня люди.

– О’кей, постараюсь короче. Значит… мастер сегодня работает. Точка. Он точно сказал. Точка. Отвези меня, please. Точка. Телеграмма дошла?

– Хорошо, встретимся перед школой в то же время.

– Отлично. Пошлешь мне поцелуй?

– Нет.

– Ладно… Трусишка. – И Ники отключается.

Алессандро смотрит на Энрико: тот окончательно успокоился и с улыбкой смотрит на друга.

– Извини, я не мог не услышать разговор… Ники… в то же время… у школы… Кто это, племянница? У твоих сестер вроде все дети гораздо младше… Может, сестра двоюродная? По отцовской линии?

– Не напрягай особенно мозги: это та девчонка, о которой я тебе вчера у ресторана говорил, я с ней случайно познакомился – у нас ДТП было.

– И вы уже в таких доверительных отношениях?

– Ну да.

– Сколько, ты говорил, ей лет?

– Семнадцать.

– Ах, вот оно что: поэтому-то ты так легко перенес расставание с Еленой. Эта Ники – твое отвлечение. Значит, это не просто авария…

– Если бы она стала отвлечением, это была бы настоящая авария…

– Вот видишь, мы не хотим замечать очевидные вещи. Девочка в семнадцать лет – это уже женщина. Ты что, не помнишь, какие мы были в семнадцать