Русская идея от Николая I до путина. Книга II - 1917-1990 - Александр Львович Янов

Гоголя, что Россия, как «птица-тройка», несется, подобно вихрю, неизвестно куда, впечатление такое, что русская история XIX столетия тащилась, можно сказать, на волах. И куда именно тащилась она, мы тоже теперь знаем: к крушению петровской империи. Во всяком случае славянофильству, тогдашней ее «идее-гегемону» (см. «Лексикон Русской идеи» в первой книге Русской идеи), понадобились два поколения, чтобы выродиться из страстного протеста против «душевредного деспотизма» в его апологию. Лишь в третьем поколении, много десятилетий спустся, опустилось оно до уровня черносотенства. В XX веке русскому национализму понадобилось для аналогичного путешествия — от ВСХСОН до «Памяти» — каких-нибудь двадцать лет.

И вообще со славянофильством, как мы видели в первой книге, все было куда сложнее. Конечно, внимательный наблюдатель мог бы уже в 1880-е предсказать с большой степенью вероятия, что доктрина, проповедовавшая духовное возвращение в допетровскую Московию, вернется к началу следующего века в Московию и политически. Уподобится, то есть, чему-то вроде стрельцов конца XVII столетия, единодушно поднявшихся против петровских реформ из-за того, что «идут к Москве немцы, последуя брадобритию и табаку, во всесовершенное благочестия ниспровержение».

Знаем мы теперь и то, что наблюдатель такой нашелся и даже оставил нам забытую нынче «лестницу Соловьева», с замечательной точностью предсказавшую, чем это все кончится. Но нет, не заметили тогда, — как, впрочем, и после — эту роковую «лестницу». Разве что Константин Леонтьев, назвавший Владимира Сергеевича за нее «сатаною», хоть и заметил на челе его «печать гения». Так на то же и был Леонтьев, по словам Петра Струве, «самым острым умом России XIX века».

По сути, разворачивался тогда перед глазами Соловьева своего рода исторический эксперимент и подтверждение его гипотезы обещало, помимо всего прочего, выдающийся академический результат. Увы, само представление об историческом эксперименте как стратегии политического исследования возникло лишь столетие спустя и лишь на Западе (я имею в виду обсуждение статьи Дэвида Сингера «Historical Experiment as a Research Strategy» в 1974 году. Соловьев, увы, даже упомянут в ней не был).

Так или иначе, русский национализм XX века, как мы уже говорили, прошел всю «лестницу» Соловьева, от идеализма ВСХСОН в 1960-е до черносотенства 1980-х с головокружительной быстротой. Вот как описывал результат анонимный самиздатский автор в августе 1983-го: «В последнее время на улицах, в скверах и парках многих советских городов все чаще можно встретить компании молодых людей, одежда, речь и поведение которых до странности напоминают печально известные образцы Германии 1920-х, включая полуфабричным способом изготовленные брелоки со свастикой. В прошлом году москвичи уже стали свидетелями попытки фашистской демонстрации у памятника Пушкину 20 апреля — в день рождения Гитлера. В нынешнем году за несколько дней до этой даты директоров средних школ собирали специально для инструктажа на случай возможных выступлений «фашиствующих элементов из числа несознательных групп молодежи».

И, действительно, 20 апреля в ряде городов были зафиксированы такие выступления… Участники этих акций — главным образом студенческая и рабочая молодежь, старшеклассники, учащиеся профессионально-технических училищ».

Это могло бы показаться преувеличением, если бы Евгений Евтушенко впервые не предал гласности явление русского фашизма в сентябрьской книжке «Нового мира» за 1985 год, где, описав в стихах те же факты, что и самиздатский автор, заключил их горестным вопросом:

Как случиться могло, чтобы эти, как мы говорим, единицы, Уродились в стране двадцати миллионов и больше теней? Что позволило им, а верней, помогло появиться, Что позволило им ухватиться за свастику в ней?

Тем временем в эмиграции

По странному совпадению тот же вопрос и в то же время задавал себе другой наблюдатель (Я. Костин) — в Нью-Йорке, описывая возникновение черносотенного издательства «Русский клич», поставившего себе целью публикацию «редких книг, физически уничтоженных и в СССР, и на Западе». За короткий срок (начиная с 1982-го, т. е. с того самого года, когда прошла первая фашистская демонстрация в Москве), «Русский клич» издал 87 таких книг, начиная с Гитлера и Розенберга и кончая «Протоколами сионских мудрецов» и «Программой Союза русского народа».

Издатель, некто Николай Тетенов. разъяснял, что «ценность этих книг заключается в разоблачении ИСТИННЫХ врагов нашего народа, а так же является пособием для формирования духовного и национального сознания». И просил всех, «кто любит наш многострадальный народ» посылать в СССР «с туристами, моряками и даже обычной почтой книги, которые дают ясное представление, что произошло с Россией и в какое болото разврата и вырождения катится западный мир».

В дополнение тот же издатель основал журнал «Русское самосознание», где объяснял читателям, что «семиты погубили нашу родину и только антисемитизм спасет ее. Отвращение к жидам заложено в нас самим Господом. Антисемитизм — святое чувство, тот, кто заглушает его в себе, не только грешит, но и губит как себя, так и свою страну».

Как и московские черносотенцы, Тетенов не оставлял ни малейшего сомнения в том, на чьей стороне были его симпатии во Второй мировой. «Что касается Гитлера, то именно он поднял Германию из голода, из разрухи, ликвидировал безработицу, обеспечил своему народу высокий уровень жизни, а хищникам-евреям указал на дверь», тогда как «Запад с правами человека уже сейчас с помощью наркотиков, сексуальных извращений, рекламы и поп-музыки превратил свой народ в безвольную массу потребителей, годную в историческом плане разве что для удобрений».

«Руситы»

Как объяснить одновременное выступление на сцену черносотенства и в Москве, и в эмиграции (где оно тоже выглядело неслыханно со времен позорной капитуляции фашизма в 1945-м)? У Евтушенко, как и у его нью-йоркского единомышленника, конечно, нет ответа на этот вопрос. Им делает честь то, что они публично его задали.

Американский журналист Дэвид Шиплер, живший в Москве с 1975-го по 79-й, понял силу выродившейся Русской идеи (которую он называл «руситством») и иллюстрировал ее беседой с немолодым советским писателем. «Националистическое движение, — сказал ему тот, — единственное массовое движение в стране. Эти люди верят, что государство, церковь и нация — одно, и это очень опасный миф». Разговор происходил, обратите внимание, почти полвека назад, впереди были эпоха гласности и демократическая конституция, которые представляются при таком раскладе сил чем-то невероятным, почти марсианским. Но как живучи эти стереотипы! Право же, я не удивлюсь, если такой же разговор происходит и сегодня, в 2014 году, между каким-нибудь американским корреспондентом и либеральным писателем. Но это так, замечание в сторону.

Вернемся к Шиплеру. Когда разговор коснулся будущего «руситов», писатель попросил не упоминать его имени: их он боялся больше, чем партии и КГБ: «Нами управляют сытые волки, а это — волки голодные». Объяснение самого Шиплера