Сводные. Игра на желание - Екатерина Аверина

— Нет, — я все еще не верю. Хочется ударить его и одновременно сбежать. — Я не верю тебе. Не верю… Я же, я…

— Любишь меня? — хмыкает он. — Это было легко.

— Козел! — за меня заступается Настя. — И вы все идиоты, если думаете, что завтра никто из вас не окажется на ее месте! Пойдем. Ладушка, пожалуйста, пойдем.

Подруга выводит меня на улицу, помогает спуститься по ступенькам, заводит за крыльцо и меня выворачивает. Я сгибаюсь пополам. Все внутренности болезненно стягивает рвотными спазмами. Голова кружится и ноги совсем не держат. У Насти не получается меня удержать. Я падаю на асфальт, больно ударяясь коленями. Слезы льются еще сильнее. Голоса, цвета и звуки сливаются в единое месиво, от которого тошнит еще сильнее.

— Ччч, — различаю в этом странном круговороте и лечу вверх.

— Спасибо, Алексей Олегович, — это Настя.

— Родителям ее позвони. Пусть приедут, заберут девочку. Я отнесу ее в медпункт.

И он несет, а я рыдаю, пачкая косметикой дорогой костюм. Выламывает каждую косточку в теле. Болит кожа и даже волосы. А какая-то часть сознания все еще бьется в агонии, пытаясь сказать, что это сон и Кирилл не мог так поступить со мной. Я не хочу в это верить. В его слова. Это невыносимо больно. До хриплого стона и сжатых зубов.

Преподаватель английского кладет меня на кушетку. Чувствую запах валерианки.

— Ничего сильнее нет? — спрашивает мужчина.

— У нас университетский медпункт. Откуда сильнее? А что случилось то? — шепчет медсестра.

— Яйца кому-то надо оторвать! Вот что случилось! — очень зло и опасно отвечает ей Алексей Олегович.

— Ладушка, — Настя касается моей щеки пальцами, — я маме твой позвонила. Она сейчас приедет.

— Спасибо, — хриплю подруге и без сил закрываю глаза, чувствуя, как по щекам продолжают течь обжигающие слезы.

Кит

Чиркаю зажигалкой уже раз в десятый, подношу ее к сигарете и не могу прикурить. Руки ходят ходуном как у херова алкаша с бодуна. Пробую еще и еще. Я же, блядь, упрямый!

Трясти начинает еще сильнее. Зажигалка летит в стену университетского сортира. Туда же врезается мой кулак. Взвыв от боли, обнимаю раненую конечность. В башке все взрывается и кость ломит до самого плеча. Подставляю кулак под холодную воду. В раковину стремительно стекает розовая от моей крови вода. Сердце долбит так, что трещат ребра. Еще немного и оно пробьет кости. Рука уже онемела от боли и ледяной воды, но я все равно держу ее там и смотрю на себя в зеркало. За моей спиной возникает мужская фигура. Агонизирующий мозг не сразу понимает, кто это. Меня хватают за плечо, кидают на стену, удерживая одной рукой, второй лупят чуть выше пупка так, что у меня начинают гореть легкие. Хватаю ртом воздух, кашляю как чахоточный. Глаза слезятся. Пиздец просто.

— Ты охуел?! — хриплю преподу по английскому.

— Кто-то же должен был это сделать, — он вдавливает меня лопаткой в стену.

Больно!

— Пусти! — дергаюсь и получаю еще один удар в то же место. Меня снова сгибает пополам. — Ты труп, — сиплю ему.

— А давай снимем кино о том, как великого Кирилла Толмачева избивают в туалете и макают башкой в унитаз, — зло цедит он, — а потом разошлем по чатам всего курса? Ты же любишь снимать кино! — еще один удар и я просто сползаю по стене.

Препод отходит от меня, но совсем уходить явно не собирается. До меня медленно доходит, что он где - то видел мое кино и пизды сейчас я получил заслуженно. Но! От него! За Ладу! Какого хера?

— Ее только что забрали домой. Бледную, заплаканную, растерянную и молчаливую, — каждое его слово забивает гвоздь мне в грудак, но я не дергаюсь. Прикрыв глаза и уперев затылок в стену, слушаю. — Знаешь, что бывает потом с такими девочками? — он присаживается передо мной на корточки и облокачивается спиной о дверь одной из туалетных кабинок.

— Тебе то что? Студентка понравилась? — хмыкаю я, чувствуя, как по венам раскаленной лавой расползается проклятая ревность.

— Ты разнес в щепки ее мир, Кит. Своими руками. Осознанно. У тебя больше нет права на те чувства, что ты сейчас демонстрируешь. Ты будешь захлебываться ими, они будут жрать тебя изнутри, но отдать их ей, чтобы самому стало легче, не выйдет. Если психика не выдержит и тебя сорвет, ты снова окажешься там, где мы с тобой уже виделись четыре года назад, — усмехается он. — Не помнишь? — отрицательно дергаю головой, внимательнее всматриваясь в его лицо. — А я тебя запомнил. Брошенного всеми подростка с таким же затравленным взглядом, как был сегодня у Лады. Ты часами смотрел в окно и ждал, что отец приедет и заберет тебя. Ты знал, что такое любовь, ты рвался домой и по ночам истошно кричал «Мама», поднимая половину отделения. Не ожидал, что мы встретимся вот так, здесь. Я тогда из-за тебя профессию сменил. Нас в универе многому учили, но что-то в тебе было такое. Надлом, который я не мог починить. Наверное, морально оказался не готов. И что я вижу сейчас? Ты берешь и ломаешь других людей. Забыл, как это больно?

— Я живу в этой боли четыре с половиной года. Ее невозможно забыть.

— И как только в твоей жизни появилась искренняя девочка, готовая тебя принимать, быть рядом, отогреть твое сердце, ты решил, что ей должно быть так же больно? За что ты наказал ее, Кирилл? За любовь к тебе?

— Я не нуждаюсь в психоаналитике, — огрызаюсь на него. — У меня уже есть одна. Лучшая. Не помогает. Иди учи детей английскому. У тебя это тоже явно получается лучше. А я забуду про побои и не буду давить на деканат, чтобы тебя убрали отсюда. И Лада… Она моя, ты понял?! Я сам с ней разберусь!

— Как я уже сказал, — он подходит, протягивает мне руку, — ты утратил право так думать в ее сторону. Цепляйся. До медпункта провожу.

— На хуй иди! Заботливый! Сам справлюсь.

— Окей, — препод пожимает плечами и уходит, а я снова прислоняюсь затылком к стене, закрываю глаза.

Попытка вспомнить его лупит по вискам головной болью. В меня тогда столько всякой дряни пихали, что я себя то помнил с трудом. И не сидел бы я на подоконнике, будь у меня возможность нормально передвигаться. Я бы сбежал к херам оттуда. Добрался бы до дома и спросил у отца: за что он так со мной? Я был хорошим сыном. У нас, блядь, была семья!

Сжав зубы, жмурюсь сильнее. Ненавижу его. Ненавижу за то, что он сделал со мной. Ненавижу за то, что я оказался в этой точке сейчас. Ненавижу за то, что он сделал с нашим домом. Просто ненавижу!

Именно сила ненависти помогает мне подняться. Мышцы пресса еще болят от ударов препода. Я даже отвечать ему не буду. Мне похуй, что там у него было в прошлом, на его сентиментальщину, которую он мне тут задвигал. Я получил за дело, поэтому он будет жить.

Все еще трясущимися руками достаю новую сигарету. Удается прикурить. Дым заполняет легкие с первой же затяжки. Голова немного кружится. Подхожу к окну, открываю, свешиваюсь, глядя вниз, и снова затягиваясь. Достаю трубу, прохожусь по чатам и сношу кино, которое разослал утром.