Опасный возраст - Соня Фрейм

— А затем уничтожь то, что ты создал.

Я думал, что ослышался. Но она сказала именно это. В ее глазах плясали черти.

— Не надо рвать бумагу. Ты должен уничтожить это здание так же, как и создал его. Для этого возьми второй лист и придумай, как наиболее безжалостно разрушить свое творение. И нарисуй руины. Если что-то после этого в тебе не изменится, то я — плохой учитель. Можешь больше ко мне не приходить.

Но и я, и она знали, что она — учитель, каких поискать. Я принял ее вызов и начал рисовать свое здание.

Я очень серьезно отнесся к этому заданию. Элена показывала пути, которые были мне жизненно необходимы. Под ее руководством воцарилось странное спокойствие, и я думал, что не потеряюсь: ни в себе, ни в жизни.

Но здание я начал рисовать не только из-за нее.

Я испытывал острую необходимость сконструировать что-то по собственному плану. Знал, что работа будет долгой и кропотливой. Не только потому, что замысел имел весьма зыбкие очертания. Мне, при всей моей неожиданной способности к рисованию, все равно не хватало навыков, чтобы воплотить то, что я задумал. Поэтому сначала нужно было дать руке освоиться.

Я начал с того, что срисовывал различные архитектурные строения на бумагу. Я рисовал фасады дворцов и музеев мира или же современные небоскребы. Бумаги было испорчено много. Иногда я забывал о святом правиле: не лезть с ходу в детали. Иногда рисунок просто не шел.

Но в общем и целом я делал то, о чем она говорила: набивал руку.

Мама периодически заходила ко мне в комнату, выглядя очень счастливой. Мое внезапное увлечение было пока довольно бесполезным, но ей нравилось, что я не шатаюсь по дворам, пугая кошек. Она любила заглянуть мне через плечо и так же тихо удалиться. Я, как всегда, мало что объяснял, кроме того что Элена учит меня рисовать.

Однажды, когда я совсем ушел с головой в архитектуру церкви Рейкьявика, она снова подошла ко мне. Я чувствовал спиной ее присутствие, но ни на что не хотел отвлекаться в тот момент. Процесс внезапно пошел очень споро, я буквально оживлял эту монументальную конструкцию карандашом.

Ее пальцы слегка сжали мое плечо, и как сквозь сон донесся ее голос:

— Молодец… Ты такой молодец.

Мне всегда казалось странным, что родители умудряются гордиться самыми ничтожными достижениями своих детей так, словно те подарили миру эликсир вечной жизни. Я пока ничего не добился для того, чтобы меня хвалили. Даже такая мелочь меня смущала.

Элена превратилась в святую в нашем доме. Но однажды мама заметила с еле заметным неодобрением, что почему-то чужую женщину я слушаюсь больше, чем ее.

Таким был октябрь: полным грандиозных архитектурных сооружений. Мои заброшенные стройки больше меня не интересовали. Они были словно застывшие во времени станции между мирами. Они останутся недостроенными навечно. Обитая в их заброшенных стенах, я обретал эти стройки уже внутри себя. Пора было уходить от них к другим зданиям.

Однажды, идя по улице после очередного дополнительного занятия по математике, я вдруг увидел, что на заборе какого-то дома сидит Дэн. Он ничего не делал: видимо, кого-то ждал. Голова вжалась в воротник куртки, а плечи были приподняты. В тот день дул сильный холодный ветер.

Я затормозил, не зная, то ли пройти мимо (мы ведь не разговаривали), то ли все-таки заговорить. Дэн заметил меня и тоже замер. Похоже, в его голове крутилась та же дилемма. Я поровнялся с ним и невольно замедлил шаг.

— Эй…

— Эй, — эхом повторил он. — Здоро́во.

— Привет.

Он быстро смерил мое уже заживающее лицо оценивающим взором и сказал:

— Слушай, а кто тебя отделал-то так?

— Да неважно.

Мы помолчали, а ветер завихрялся вокруг с легким завыванием.

— Это что, наши футбольные ослы? — наконец поинтересовался он.

— Ну да, они.

— Уроды.

— Полнейшие. Ты… что тут делаешь?

Дэн поскреб затылок и ответил:

— Да так… жду девчонку. Только она, похоже, уже не придет. Или это норма — опаздывать на час.

Я вспомнил, что, когда мы дружили, он постоянно бегал на свидания с какими-то девушками, а потом давал каждой смачную оценку, типа «ватрушка-недотрога», «экофрик», «баба-робот» и так далее… Я вдруг подумал, как же давно это было.

И непроизвольно улыбнулся. Дэн тоже пустил косую ухмылку.

— Как баскетбол?

— А я бросил. Все равно все разбежались в сентябре по другим секциям. Не прижился он у нас. Сейчас у меня тай-бо.

— Круто.

— Хочешь заглянуть? — вдруг заржал он. — Тебе пригодится с твоими вечными врагами…

— У меня нет врагов. Как-то сами пропали. А если есть, то я о них не знаю.

Дэн лишь хмыкнул. Затем слез со стены и сказал:

— Да ну ее, дура какая-то… не буду больше ждать. Ты куда?

— Туда. — Рука неопределенно махнула вперед.

— Значит, домой, — понял он, — я с тобой, до остановки…

И мы пошли вместе по щербатому тротуару, периодически пиная какую-то банку, которая каталась под ногами. Мы просто валяли дурака и по прошествии нескольких месяцев не изменились. Дэн был тем же. Болтал обо всем подряд, отпускал непристойные шуточки и глазел на проходящих мимо девушек.

Наконец мы добрели до остановки, и там он остался.

— До завтра? — спросил я.

— Точно, — кивнул он, — и это…

Я вопросительно поднял брови.

— Если что… — он чуть понизил голос, как если бы нас кто-то мог слышать, — можем навалять этим кретинам вместе.

Я рассмеялся и ответил:

— Они того не стоят. Или тебе тай-бо негде применить?

— И это тоже.

— Пока…

— Бывай.

И я пошел своей дорогой. На душе стало вдруг легко, как если бы чья-то рука вдруг разжалась, отпуская на волю тревоги. Упрямый, добродушный и отходчивый парень. Такой он, Дэн.

В следующую субботу лил дождь, вымывая из города остатки лета. Деревья уже были голыми и тянулись в небо пустыми ветками. Я, как всегда, забыл зонт, а трикотажный капюшон не спасал.

Я вошел в ее дом, оставляя за собой грязные следы. Дверь квартиры неожиданно оказалась приоткрытой. Я переступил порог и захлопнул дверь. Внезапно из ванной комнаты донесся ее мелодичный голос:

— Заходи, Сергей. Я сейчас…

Я разулся и скинул с себя капюшон.

— А что если бы это был не я? — крикнул я ей.

— Я знала, что это ты.