Линкольн в бардо - Джордж Саундерс

Когда месяц спустя она, наконец, появилась, движения у нее были механические, она смотрела на нас так, будто видела в первый раз.

Некоторые удары слишком тяжелы для тех, кто чересчур хрупок.

И вот она лежала там, страстно желая, чтобы все было не так, как есть; она то не верила в случившееся, то заново убеждалась, что невероятное случилось. Всегда одни и те же стены, постельные принадлежности, чашка, потолок, окна. Она не могла подняться и выйти — мир за окном стал слишком ужасен. Она пригубливала питье с лекарством — единственная ее надежда обрести покой.

Где ее мальчик? — все время спрашивала она. Где он? Может уже кто-нибудь его найти и немедленно привести к ней? Почему он все время где-то в другом месте?

Все пока тихо, дорогой Брат… Только огонь потрескивает и дорогая Грейс храпит из твоей старой комнаты, куда я ее положила, чтобы ей было легче ухаживать за мной в эти трудные ночи… В лунном свете видна земля напротив, вся забросанная обломками вчерашней сильной бури… Громадные ветки деревьев лежат на склепах и на могилах… Может, ты помнишь одну статую — лысый человек в римской одежде (мы еще его называли «Морти»), он стоит одной ногой на змее, еще как-то раз один молодой озорник много раз подбрасывал вверх свой свитер, пока «Морти» не подхватил его на конец своего меча… так вот, «Морти» больше нет… Или честно сказать, он уже не тот, что прежде… Упавшая ветка ударила бравого римлянина по руке, и она отвалилась, с мечом и всем, а упав, отколола голову змеи… Теперь рука, и меч, и змеиная голова лежат, собранные в кучу… И сам «Морти», словно потрясенный этим доказательством собственной бренности, стоит, чуть покосившись, на своем постаменте.

Видать, вздремнула немного… Да, уже почти четыре… Там, по другую сторону, лошадь привязана к ограде кладбища. Такая спокойная кляча, качает головой, словно говорит: «Что ж, хотя я и оказалась тут у двора Мертвых во тьме ночной, я Лошадь и должна быть покорной».

И вот теперь меня тревожит тайна… Кто там может находиться в такой поздний час?.. Надеюсь, какой-нибудь молодой джентльмен отдает последний долг своей истинной, но потерянной любви.

Свет горит в маленькой сторожке Мандерса, он расхаживает туда-сюда перед окном, такая уж у него привычка… Ты, может, помнишь, это он приволок лестницу, чтобы снять тот самый свитер с меча «Морти»… Он теперь постарел и выглядит на свои годы, тащит на плечах тяжкий груз семейных забот… Вот он выходит из сторожки… Свет его фонаря исчезает вдали… Я думаю, он ищет нашего «полуночного гостя»… Все это очень странно… Тому, кто может подумать, что болезнь, как у меня, не позволяет чувствовать возбуждения, я бы пожелала посидеть рядом со мной у этого окна в такую ночь… Я, пожалуй, не буду спать и посмотрю, что это за гость, когда Мандерс его выведет.

Оставшись на крыше белого каменного дома, я решил предпринять последнюю попытку воззвать к разуму мальчика, который лежит, почти бесчувственный, у моих ног, как ошеломленный и павший паша или принц.

Мои чувства оскорбили незрелые и необдуманные действия мистера Бевинса и мистера Воллмана, которые в своей вечной погоне за любыми развлечениями оставили меня в очень плохом положении. Я работал, как какой-нибудь простой садовник, согнувшись в поясе, хватаясь за щупальца обеими руками. Я должен постоянно решать, разбираться ли мне с несколькими уже прикрепившимися или приниматься за их новообразовавшихся братьев. Но что бы я ни делал, не имело значения: мальчику было отведено не много времени.

Скоро представилась возможность для минутки откровения с ним.

Оглядывая горизонт в поисках никчемных Бевинса и Воллмана, я вместо них увидел братьев Кратчер в сопровождении, как обычно, мистера и миссис Риди, эта четверка составляла ядро той растленной, дикой когорты, которая обитала близ флагштока.

Мы пришли посмотреть, сказал Мэтт Кратчер.

Угасание, сказал Ричард Кратчер.

Нас это интересует, сказала миссис Риди.

Мы видели это в прошлый раз, сказал Мэтт Кратчер. С той девицей.

Нам оно показалось очень бодрящим, сказал мистер Риди.

Мы вправду подзарядились, сказала миссис Риди.

Всем необходимо подзаряжаться, сказал мистер Риди.

В этой вонючей дыре, сказал Мэтт Кратчер.

Не судите нас, сказал мистер Риди.

Или судите, сказала миссис Риди.

Мы от этого наглеем, сказал Мэтт Кратчер.

Каждому свое, сказал Ричард Кратчер, подступая к миссис Риди.

Может быть, сказала миссис Риди, запуская руку в карман его штанов.

Теперь их группа превратилась во внимательную ненасытную шайку: отвратительные хищники, привлеченные бедственным положением мальчика. А вскоре они занялись каким-то странным делом, сплелись руками и словно превратились в одно отвратительное существо, что вкупе с двигающимися конечностями и ритмическим дыханием производило отчетливо механическое впечатление.

Что скажешь? — спросил я у мальчика. Это хорошее место? Здоровое место? Тебе эти люди кажутся разумными и достойными подражания?

Как бы то ни было, вы ведь здесь, сказал мальчик.

Я — другой, сказал я.

Не такой, как я?

Не такой как все, ответил я.

Чем не такой? — спросил он.

И я чуть было не сказал ему.

Потому что я не такой, как все, да.

В отличие от этих (Бевинса, Воллмана, десятка других наивных простачков, среди которых я здесь обитаю), я прекрасно знаю, что я есть.

Я не «хвораю», я «не лежу на полу в кухне», я «не лечусь посредством хворь-ларя», не «жду, когда меня оживят».

Нет.

Даже там, в конце, в нашей гостевой комнате с видом на кирпичи дома Реднелла по соседству, за который цепляется цветущая виноградная лоза (июнь был в самом начале), устойчивое и благодарное состояние разума, которое я пытался культивировать всю жизнь посредством моего служения, привело меня в состояние согласия и покорности, и я прекрасно знал, что я есть.

Покойник.

Я почувствовал желание уйти.