Дважды коронован - Владимир Колычев

Спартак умел говорить убедительно и предельно доходчиво. Угроза подействовала, но мент все еще не мог успокоиться и осатанело протянул:

– Что ты сказал?!

– У меня бригада на воле.

Спартак не знал этого досмотрщика, но Гобой легко мог навести о нем справки. Узнал же он, в какую тюрьму отправили Спартака. И про начальника СИЗО кое-какую информацию пробил. Ну а как без разведки жить, когда вокруг все как в тумане?

– Глотов, что такое? – спросил появившийся Комаров, плотного сложения мент в камуфляже с прапорскими звездочками на погонах.

– Тут бузит один, – растерянно сказал губастый. – Я думал, ударить меня хотел...

– А ты не думай! Ты бей! – И Комаров перетянул Спартака дубинкой по спине. На этом вся экзекуция и закончилась. Больно. Унизительно. Но все бы ничего, если бы ушастый и широконосый «баклан» тоже не отказался снимать трусы. И тоже пригрозил губастому расправой. Вот тут мент и оторвался на нем. Сначала ткнул дубинкой в живот, затем огрел ею по шее. Подключился к процессу и его худосочный помощник, шарахнув бунтаря по спине. К тому моменту, когда появился Комаров со своей отмороженной свитой, широконосый уже лежал, не пытаясь подняться.

То же самое могло случиться и со Спартаком. Хотя лучше уж на полу с отбитыми почками валяться, чем перед кем-то заголяться. Он – уважаемый человек, и ему никак нельзя позориться. И сам себя не поймет, и пацаны озадачатся. Но ему повезло, он смог внушить уважение к своей персоне.

По иронии судьбы, после обыска заключенных повели в соседнюю комнату на медосмотр. Сначала человека избили, отработав по почкам, а потом врач должен был выслушать его жалобы и осмотреть.

– Нет у меня жалоб, – скривился ушастый, со злостью глядя на грузную женщину с уродливой волосатой родинкой на подбородке. – Не буду я здесь жаловаться. Я в Организацию Объединенных Наций буду жаловаться! Я вас тут...

Конвойный замахнулся на него, и он замолк, вжав голову в плечи.

У Спартака жалоб не было. Ни на здоровье он пока не жаловался, ни на судьбу. Да, не повезло ему, угодил за решетку, но ведь и здесь жить можно, именно жить, а не существовать.

После осмотра он попал в руки зэка-бесконвойника, который обрил его наголо электрической машинкой с тупыми лезвиями. Потом, в той же комнате, с него сняли отпечатки пальцев, замарав руки чернилами, и сфотографировали – на долгую тюремную память. А затем, пожелав быстрее сдохнуть, отправили на сборку в камеру, откуда он должен был отправиться к месту «постоянной прописки».

Камера оказалась довольно-таки просторной, с высокими потолками, но здесь не было ни нар, ни даже скамеек. Выбор незатейливый – или стой на своих двоих, или на корточках ноги отсиживай. А садиться на пол нельзя, местный этикет не позволяет, да и стремно это.

В камере собрали всех арестантов из последнего этапа, Спартак видел людей, с которыми ехал в автозаке. С несколькими из них он парился в КПЗ, но никого толком не знал. Не было здесь Бузулука и Флюса, но и без них имелись приблатненные личности. Они собрались в кружок у самого окна и, сидя на корточках, курили и жгли полотенце, нагревая железную кружку.

– О! Братва! Вы уже чифирь мастырите! Нехило! – похлопал одного из них по плечу ушастый и с плохо скрываемым торжеством взглянул на Спартака. Дескать, видишь, какой я крутой, с основными пацанами в кентах. Он присел, но тут же разогнулся, скривив от боли лицо.

– Че такое, Улёт? – растягивая слова на блатной манер, спросил паренек с вытянутым книзу лицом и с двумя выбитыми впереди зубами.

– Менты! – заорал ушастый. – Волки позорные! Резать вас буду, гады!

– Что, дубьем отоварили? – спросил конопатый верзила.

– Да не то слово, Антоша!

Улёт снова сел, делая вид, что справился с болью.

– Гасить ментов надо, не вопрос, – с важным видом подтвердил другой паренек, маленькие глазки его так и шныряли по сокамерникам.

– А ты че стоишь, шнифты таращишь? – вызверился на Спартака Улёт. – Чего чужие базары слушаешь? Может, ты наседка?

Ну вот, почувствовал «баклан» чужую силу, крылья расправил. Думает, что реванш взять сможет.

– В натуре, чего пасешь? – злобно глянул на Спартака парень с густыми черными бровями и встал, вытянувшись во весь рост. Грубые черты лица, мощные скулы, бычья шея, плечи широкие, наколки на них. На одном – тигриная голова, на другом – кот в шляпе и ботфортах. Тигр – это вроде бы символ воровского бойца, кот – коренной обитатель тюрьмы. И к блатным этот парень отношение имел, и мощь в нем физическая. Теперь понятно, почему ушастый «баклан» вдруг осмелел.

– Думаешь, если бригада на воле, то крутой? – подал голос Улёт.

– Бригада на воле? – махнув на него рукой, с интересом спросил конопатый, которого, как понял Спартак, звали Антошей.

– Ты че, не слышишь, к тебе обращаются! – вякнул Улёт.

Но Спартак уже понял, что этого «баклана» здесь ценят не очень. И не вступятся за него приблатненные пацаны, во всяком случае, пока Спартак представляет для них интерес. Он знал психологию толпы. Да и в любом случае обязан был спросить с Улёта за небрежное к себе отношение, поэтому неторопливо повернул к нему голову и молниеносно нанес сильный удар. Улёт сидел, поэтому его легко было достать с ноги. Но все-таки Спартак ударил его кулаком в шею, да так, что вырубил напрочь, и, глядя на поверженного врага, презрительно процедил сквозь зубы:

– Баклан!

Он уже отступил назад, в готовности отразить ответную атаку, но приблатненные не торопились нападать на него.

– Досвистелся, – глубокомысленно изрек Антоша и с важными видом перевел взгляд с Улёта на Спартака. – Так что там у тебя за бригада на воле?

Все приблатненные уже на ногах, и только он до сих пор на корточках, не считая паренька, который держал металлическую кружку над огнем. Но этот, похоже, погоды здесь не делает. То ли Антоше вставать лень, то ли дает понять, что ему все здесь подчиняются.

– А ты ноги распрями, – без вызова, но грозно посмотрел на него Спартак. – Встань. Я тебе не шнырь, чтобы со мной сидя разговаривать...

Бровастый «кот» выпятил нижнюю губу и медленно кивнул, обозначая свое согласие со Спартаком. Видно, что парень проникся к нему если не уважением, то чем-то похожим на него. И спрашивать за Улёта он явно не собирался.

Антоша поднялся, потер ладони. И снова спросил, правда, уже без прежней надменности:

– Так есть бригада на воле?

– Есть. И что?

– А сам кто будешь?

– Спартак.

– Э-э... А что за бригада?

– Репчино держим.

– Репчино?.. Рынок у вас там, да?

– Да. Мой рынок.

– Был я там, – сказал кривоносый, – лопатники у терпил снимал. Раз прокатило, другой, а потом за жабры взяли. Если бы менты, а то дуболомы, охрана. Нельзя там у вас дела делать, да? Сплошной беспредел честных воров зажимать!