Двенадцать ночей - Эндрю Зерчер

– Но как же так – здесь? В такой темноте – зеленые листья?

– Колодец глубже – вода свежее. Подожди чуть-чуть, – сказал Фантастес, – и увидишь еще одно мое маленькое нововведение в великом храме Осириса.

Кэй стояла, прислонясь к расщепленному стволу, и ее сердце билось учащенно. Осирис. Не один год она слушала перед сном эти истории, все до единой: о вражде между Осирисом и его братом Сетом, об убийстве и расчленении Осириса, о том, как долго и терпеливо искала Исида останки мужа, о том, как сотни храмов были воздвигнуты по всему Египту. О том, как она обнаружила тело мужа в кедровом коробе внутри могучего дерева. Но это дерево росло в…

– В Библе, – сказал Фантастес. – Да, я знаю, что дерево росло в Библе. Но жрецы Осириса взяли от того дерева черенок и посадили здесь, в самом центре храма, посреди болота, где богиня потом похоронила его тело. И корни вросли в его плоть, и дерево вознеслось внутри храма, кончики веток скреблись о высокий каменный купол.

– Но как? – спросила Кэй, начав ощущать святость этого места. – Как могло дерево вырасти внутри храма? Разве ему не нужен свет? Разве этому деревцу не нужен свет? – Она помолчала, глядя на Фантастеса. Он ничего не отвечал. – Дерево не может расти в подземелье.

– Погляди туда, – промолвил он наконец, вскинув подбородок вверх, в сторону купола.

Она проследила за его взглядом. По какой-то необъяснимой причине сердце в ее груди колотилось. В подземелье делалось чуточку светлее, и купол впервые был ей целиком виден. Но к тому, что произошло дальше, она совершенно не была готова. Сквозь отверстие в крыше внезапно ударил узкий вертикальный луч, свет, пройдя от купола, упал в самую сердцевину раскрытого сверху огромного старого ствола и озарил крохотное растеньице внутри. Кэй завороженно смотрела, как свет в луче набирал силу, преобразуя темную внутренность пустого дерева, где рос стебель, в кусочек яркого дня. Все пять минут или около того, пока это длилось, она силилась остановить время, задержать его, чтобы как можно дольше не расставаться с густой, лесной зеленью маленького растения, с нежностью волосков на нижней стороне его пяти колышущихся листьев, с гладким блеском плотного стебля.

Красивее я ничего в жизни не видела.

Так же внезапно, как возникло, все исчезло – снова воцарился сумрак. У Кэй потемнело и помутнело в глазах, они налились слезами. Вид этого борющегося крохотного ростка с его нежными детскими листочками – озаренного светом, – а потом опять брошенного во тьму – это было слишком.

– Пять минут в день – большего я не смог добиться, – тихо сказал Фантастес, опуская руку ей на голову. – Не плачь. Этого достаточно.

Кэй повернулась и тяжело опустилась на один из корней. Даже пяти минут, ей казалось, не набралось.

– Чтобы достичь даже этого, мне пришлось потратить много лет. И я не был уверен, когда начинал, что в дереве еще есть хоть какая-то жизнь. Впрочем, я всегда подозревал, – он похлопал по-стариковски крапчатой, оплетенной серыми венами рукой по иссохшему стволу, – что она есть. Первым делом мне надо было раздобыть денег – собирал понемногу, в разных местах, – а затем побудить некоторых здешних жителей переселиться, что не доставило мне большого удовольствия. Пока я искал правильное место, где копать, пришлось разрушить немало строений. А потом, когда нашел наконец место, многие годы ушли на изготовление зеркал и линз для фокусировки света. Система и сейчас действует небезупречно и очень кратковременно, но, так или иначе, листья каждое утро получают немного света. И речная вода поступает сейчас в храм несколько раз в день, так что условия улучшаются. Кто знает – может быть, пройдет еще немного лет, и этот зеленый стебелек окрепнет и возмужает до такой степени, что начнет рождать плоды – витые плоды-раковины с дерева, которое родом из Библа, витые и заостренные, как челнок, каждый плод – щедрая, таинственная сокровищница крохотных семян, а в каждом семени – обещание новой жизни, нового роста, стеблей, стволов, множества ветвей, листьев, плодов, урожая за урожаем… невообразимо. Да, все это возможно. Но пока достаточно того, что есть.

Кэй тихо плакала.

– Доченька, – сказал старый дух. – Даже маленькое, даже нежное может порой быть чрезвычайно живучим.

По неведомой причине все, что тревожило и мучило Кэй, вдруг впихнулось снаружи в сердце и легкие, ударило, отяготило грудь, точно камни. Печаль, опустившись из глаз, внезапно схватила ее за сердце, и она подумала про Элл, вспомнила о папе, о маме, которая вечером накануне Рождества, перед тем как они улетели, сидела, закрывшись, у себя за письменным столом и тихо всхлипывала. Где она сейчас? Что она подумала, когда, проснувшись утром, обнаружила, что дочерей нет? Что она могла понять из записки, которую Кэй торопливо нацарапала? Мы отправляемся искать папу. Скоро вернемся. Мы любим тебя – вот и все, что она написала крохотными буковками на обороте карточки Вилли, написала и оставила на аккуратно застеленной постели Элл. Вдруг Кэй почувствовала, что совсем не может дышать. Она задыхалась – или это было рыдание?

– Почему я здесь?

Она произнесла это, не успев подумать. Несколько секунд слышны были отзвуки ее голоса, затем – тишина.

Фантастес сел рядом с ней на корень.

– Кэй, – сказал он, и тон его был теперь гораздо более задушевным, не напоминавшим о высоком росте, о властности. Перед Кэй лежала его раскрытая правая ладонь, и она выглядела чудесно тихой, спокойной, вместительной. Взгляд Кэй мгновенно сосредоточился на самой ее середине, где пересекались линии, на небольшом углублении, образованном очертаниями пальцев, сухожилий, мышц и мозолей. – Я не из тех духов левой стороны, что выстраивают сюжеты человеческих движений, как будто мужчина, женщина или ребенок – всего-навсего клубочек вероятностей. Я фантазер. К добру или к худу, я заглядываю внутрь вещей. Скажи мне, что у тебя на сердце.

Кэй хотела рассказать ему, чего они лишились. Хотела рассказать, как семья проводила вечера за кухонным столом в теплом золотистом сиянии верхней лампы. Хотела рассказать, как родители сидели напротив нее – мама мягко поглаживала папину руку, он читал книгу, а она делала беглые зарисовки к новой картине – к большой картине: набрасывала карандашом идеи и темы, переворачивая в блокноте страницу за страницей. Кэй хотела ему рассказать, как Элл нравилось делать вид, что у нее тоже есть домашка, как она терпела из солидарности, дожидаясь, пока Кэй окончит свои труды и покажет их родителям, чтобы потом, ближе к концу вечера, вместе отправиться наверх играть. Да, но ведь все это было так нормально… Все, чего они лишились, было так нормально. Это уходило постепенно – одно, потом другое, потом третье. Вначале у родителей пошли ссоры, и никто уже не гладил ничью руку. Блокнот мама то ли потеряла, то ли убрала в ящик. А папа – он вечно стал засиживаться на работе допоздна, или был в отъезде, и Кэй сидела и сидела у себя в комнате, без конца составляя списки того, что намеревается или хочет сделать. А Элл – она стояла в кухне, включала и выключала свет, включала и выключала, пока не выводила всех из терпения. Почему она так делала? Кэй хотела рассказать Фантастесу все это.