Двенадцать ночей - Эндрю Зерчер

Тем больнее и тягостнее ему было получить, когда сыну сравнялось четырнадцать лет, предписание оракула: ради блага всего царства и ради его собственной славы и чести ему надлежит принести сына в жертву богам Олимпа. Тантал посылал к оракулу каждый год, и многократно в прошлом то, что он получал, тревожило или смущало его; но набожность всякий раз заставляла его послушаться, и, терпя предписанные тяготы и лишения, он считал их справедливой платой за благополучное царствование. На сей раз, однако, он мучительно раздумывал над повелением оракула. Способна ли его набожность подняться на такую высоту? В конце концов, после бессонной ночи, он пришел к мысли, что боги испытывают его не на шутку и что жертва, которой они от него требуют, потому так велика и трудна, что олимпийцы готовы вознаградить его преданность чем-то не менее ценным. Наутро он сам обагрил нож кровью сына, излившейся в священные сосуды в храме Зевса Громовержца.

Не исключено, что боги и правда испытывали его; дано ли человеку знать, что у них на уме? Определенно можно сказать только, что ожидания Тантала не оправдались: не прошло и года, как в стране разразился голод, чума выкосила каждую третью семью, ужасающий вихрь и ураган разрушил много величественных общественных зданий, в том числе храм Зевса Громовержца – и сам Тантал, чья вера в богов не просто поколебалась, но истребилась начисто, увял и умер от горя. Его советники, видя, в какое злое неустройство ввергнута немалая часть греческого мира, вновь послали к оракулу и получили ответ: в Эпидавре живет юноша, сын Аполлона, который может исцелить Пелопа, вдохнуть жизнь в его тело; если же они не привезут его для этого свершения, то всю Лидию, всю Грецию и весь Крит ждут сто лет бедствий и их собственные имена будут стерты из памяти человечества. За Асклепием – так звали юношу – тут же послали, и через несколько дней он явился, сойдя с корабля Тантала и ведя за собой процессию из сотни мулов. На каждого мула были навьючены две корзины, а в каждой корзине было по два десятка змей всевозможных пород, собранных по всему изведанному миру. Многие из сильнейших на свете ядов могут при определенных обстоятельствах оказывать целебное и животворящее действие, и Асклепий как никто преуспел в этом змеином искусстве. Спешившись со своими змеями у разрушенного храма Зевса, этот сын Аполлона потребовал как можно скорей принести ему части разрубленного тела Пелопа; после этого он скрылся с глаз, исчезнув в недоступной глубине святилища. Все, кто там был, видели, что змеи были выпущены на волю. Они свободно ползали вокруг храма во множестве, ужасая местных жителей, уверенных, что они расползутся из окрестностей храма по всему городу. Но этого не случилось; и на третий день люди увидели, как Пелоп выходит из храма своими собственными ногами, пересекает агору и идет к себе в царский дом. Он правил Лидией, Фригией, Пафлагонией и большей частью Греции шестьдесят лет; Асклепий же, которому охранная грамота от царя позволяла свободно разъезжать по его владениям, прославился как величайший целитель, какого знал мир. Из его училищ вышел потом великий врачеватель Гиппократ, и говорили даже, что Аполлон, от которого Асклепий получил весь свой дар исцеления, признал в конце концов, что сын превзошел его в медицине.

Тут текст завершала черная жирная горизонтальная черта. Кэй умолкла и подняла глаза на Фантастеса, сидевшего напротив нее, по другую сторону стола, на котором лежали сухие листья.

– Говорили еще – много позже, – продолжил он, – будто Асклепия в итоге погубил Зевс, разъярившись из-за его заносчивости и его мастерства по части жизни и смерти людской. Но на самом деле великий целитель покинул Грецию, чтобы переселиться к нам, в Вифинию, и он был одним из величайших фантазеров среди нас. Ибо интеграция – исцеление – идет рука об руку с фантазией, с воображением, ведь невозможно сотворить целое, не имея связующей идеи. Судьба Тантала, пожалуй, и ребенку может открыть глаза на тайну интеграции и на ее особую мощь. Боги велели Танталу принести в жертву своего единственного сына, гордость свою, предмет обожания, единственную свою радость в жизни; за послушание он был жестоко наказан, и иные говорят, что это наказание длится по сей день. Но жестокая набожность Тантала дала нам и Асклепия – так змея создает губительный яд, но также и дарит возрождение; и так фантазер творит всего лишь грезы, но эти грезы – эти истории – могут показывать нам некую высшую истину.

– Вилли постоянно это говорит, – заметила Кэй; Фантастес вскинул брови. – Что истории – обычно самые лучшие ответы. Лучшие, чем факты.

– Да, – согласился Фантастес, – бывает и так. Иные – как Гадд – называли нас изготовителями лжи. Что ж, можно и так посмотреть. Одну часть тела Пелопа – плечо – Асклепий не смог вернуть к жизни, потому что это плечо сожрал пес. Он сделал ему новое из слоновой кости. Потеря, можно сказать, уместная: на пса, на неверующее существо, не действуют никакие наши фантазии, он туп и невосприимчив к целебной силе воображения.

– Чтобы вернуть тебе твоего папу, – продолжил старый дух, – нужно прибегнуть к фантазии – нужно вообразить нечто новое и великое, способное воодушевить даже того, кто потерял все, потерял себя; способное дать ему новую надежду, новую цель, новую веру. Новое «я». Вот зачем Вилли привел тебя ко мне. Вместе мы постараемся отыскать историю, мечту, взгляд на мир, который поможет исцелить твоего папу. Но прежде чем я сумею сотворить эту фантазию – если сумею, – мне надо получить отправную точку – сырой материал, так сказать. Вообразить я, конечно, могу все что угодно, но чтобы сотворить фантазию, которая будет что-то значить для твоего папы, такую, которая вызовет у него особый личный отклик и безупречно ему подойдет, мне нужна…

– Путеводная нить, – сказала Кэй.

Фантастес не ожидал, что его перебьют, и пару секунд смотрел на нее непонимающим взглядом.

– Нить, чтобы не бегать вслепую по лабиринту. Правильный запах, как для собаки, – объяснила Кэй. – Ищейка может взять любой след. Но чтобы она взяла правильный след, надо правильно выбрать, что ей дать понюхать вначале. Тогда она будет знать, что искать.

Фантастес улыбнулся.

– Вот именно.

– И этот ваш друг, этот маленький, лысый…

– Эвмнестес.

– Он как раз это ищет, да? Отправную точку, то, с чего можно будет начать фантазировать, строить новую историю для моего папы.

– Эвмнестес читает летописи, эпосы, труды историков и романистов былых времен. Он знает обо всем, что было когда-либо сделано, что могло быть сделано и что следовало сделать, – знает непосредственно или знает, где это найти. Эвмнестесу ведомы все истории. В какой-нибудь из них, я надеюсь, мы отыщем верную идею. Вооружившись верной идеей, фантазер может сотворить такое ви́дение, что твой папа не только выйдет из оцепенения, но даже запоет и затанцует. Мы найдем твоего папу, и мы разбудим его.

– В ваших книгах вы ничего про него не найдете, – сказала Кэй. – Вы найдете массу всего, но ему это ничего не скажет. Если вы хотите сказать что-то ему, вам нужна я.

– Возможно, – тихо согласился Фантастес. – Возможно, ты права.