Ночь всех проверит - Александра Ковалевская

Анна достала тубус, развернула начало писчей пленки и принялась за чтение.

Вскоре она забыла обо всем на свете.

То, что она держала в руках, было не что иное как копия дневниковых записей, на которые постоянно ссылались наставницы, обучавшие юных белошвеек. Но никто не видел эти дневники целиком.

В том, что Анне достался дневник Айоки, сомневаться не приходилось.

В тубусе сохранилась история самой первой белошвейки, и эта девушка перевернула все в жизни земного человечества. А потом – исчезла.

Бисерный почерк мадам Айоки Кюссо явно увеличили в эпоху очередной смены информационных носителей. Так дневники, написанные от руки перышком на престижной бумаге в конце двадцать первого века, оказались на пленке. Аккуратные круглые буковки изящно соединялись друг с другом, укладывались в строчки и напоминали звенья разорванной цепи, уложенные в ряды. Именно автобиографическая рукопись считалась подлинной и неоспоримой реликвией, в отличие от многочисленных книг, изданных самой Кюссо в течение жизни и еще больше – после смерти мадам, оставившей этот мир в почтенном возрасте.

Анна даже разволновалась оттого, что держит в руках эту бесценную реликвию.

Да только ради того, чтобы прочитать полную историю первой белошвейки, уже стоило оказаться на Ило!

«…В то время я и мой муж были еще очень молоды. Баи работал над очередной проблемой, суть которой была мне абсолютно непонятна и неинтересна, как и все его астофизические изыскания. Я – модельер, мое дело – восхищать публику. Смелость, неповторимость, эпатаж, шик, элегантность – вот чем заполнен космос внутри моей головы, и на лохматый и парадоксальный космос Баи Кюссо там места не оставалось. Но однажды Баи стал искать помощи у меня. В ту весну мы жили в нашем сингапурском доме, а вечером ему предстояло лететь в Колорадо-Спрингс, и он признался, что чувствует себя не готовым к ответственному выступлению.

– Ускользает что-то важное, без чего моя теория не может быть полной, – пожаловался он.

Вид у мужа был нездоровый. Я попыталась отделаться советом больше отдыхать и меньше зависать в лабораториях Центра Космических исследований.

Он даже не раздражился, как всегда, в ответ на замечание. Так подкосила его сложная задача, решению которой он отдал семь лет и, по его словам, сейчас был близок к завершению, но целостная картина упорно не складывалась.

Он бурчал:

– Я даже не придумал название этому явлению… Гравитационные петли, торсионные траектории… все не точно, и все не то. А без названия суть не ухватить, – вздыхал Баи, валяясь с задранными на спинку дивана ногами и в совершенно расслабленном состоянии, осунувшийся и постаревший. Таким он казался, когда от нервного и умственного напряжения терял силы, а он любит нещадно эксплуатировать свой организм. Потом прозвучал и условный сигнал „Сдаюсь!“ – уж я-то знала своего мужа.

– Айока, ты меня любишь?

„Стоп, – сказала я себе. – Баи в депрессии. Придется отложить дела, сидеть со своим благоверным, поддакивать и утешать его. Заказать эскулапа, заглядывать электронному чурбану в мелкофасеточные глаза, потому что он без этого не функционирует, обещать, что прослежу за выполнением всех врачебных рекомендаций, и сообщить на фирму, как эскулап справляется с диагностикой и довольны ли мы их услугой. За обратную связь фирма предоставляет приятную скидку“.

Я сделала полдюжины звонков, отменяя встречи. Благо ничего значительного в студии сегодня не планировалось.

После этого я вернулась в лоджию, где в очередной раз умирал расклеившийся гений человечества, муж легкомысленной модельерши, сделавшей на модных тряпках приличное состояние. Что, впрочем, воспринималось как должное и мне в заслугу не шло, а надо бы. Потому что пока я, по его мнению, крутила кружева, он мог спокойно заниматься своими исследованиями, не думая о счетах, регулярно накапливавшихся в трех странах, где у нас была недвижимость.

– Айока, ты меня любишь?

– Конечно, люблю! – сжалилась я над ним. Положила пальцы на шею Баи и принялась массировать. Верхние позвонки в отвратительном состоянии. Все гении так бестолковы, или только мой не хочет найти время, чтобы подумать о здоровье?

– Ну, покажи мне свою проблему, – ласково пропела я. Все-таки люблю этого лохматого и нескладного чудака. Стоило мне произнести эти волшебные слова, и начинало происходить что угодно: лекция о характеристиках межзвездного газа, популярное изложение особенностей очередного тупика, в который зашла астрофизика, и даже качественный секс без оглядки на время и место. Помня об этом, я на всякий случай удалила из дому прислугу.

В тот раз произошло первое, затем третье, а уж после – второе. Оживший Баи вдохновенно принялся втолковывать усталой и расслабленной модельерше теорию пространственных туннелей – невероятных, фантастических путепроводов от звезды к звезде.

– Смотри, – говорил он, – это рисунок торсионных полей. Они свернулись и образовали пространственный коридор. При этом точка А, начальная точка путешествия, сблизилась с точкой В – конечной точкой полета. Как, по-твоему, это хорошо?

– Конечно, хорошо, – согласилась я, обмахиваясь диванной подушкой, потому что веер свалился на пол. – Точки сближаются, это лучше, чем если бы они разбегались друг от друга.

Баи вышагивал по кругу, вертя пальцами:

– В космосе ожидается следующий эффект: гравитационные поля разместятся вокруг звездолета строго по обозначенной торсионами схеме и колоссальная освобожденная энергия деформированного пространства-времени подхватит и унесет звездолет в немыслимые дали. Там даже не в энергии дело, хотя и в ней тоже, а именно в искривлении – корабль как бы заскользит по выпуклостям, вогнутости затормозят его движение, и, наконец, он выйдет из деформированного пространства-времени в нужной точке вселенной.

– И кто смеялся с презренного занятия модельера, а сам проектирует пафосные наряды для кораблей? Наряжает звездолеты, и те несутся в не-мы-сли-мы-е дали… – пробурчала я, чувствуя великолепное послевкусие „Hennessy“ на языке и строя глазки астрофизику сквозь стекло круглой коньячной рюмки.

– Я – что делаю? – переспросил ошарашенный Баи, нажимая на „что“. – Наряжаю?! Откуда ты взяла это слово?

– Вот, – я ткнула пальцем в интерактивный экран.

– По-твоему, эта схема похожа на, так сказать, наряд?

– Похожа на рукава с кружевом в три ряда вдоль шва. Плюс вот здесь, возле оката, вижу часть кокетки, и к ней пришит воротник а-ля Людовик Четырнадцатый, – буркнула я. – Вообще не понимаю, почему в этой модели столько всего наворочено? Что за излишества? Кружевная отделка торчит и топорщится… У твоих торсионов совершенно отсутствует вкус!

Баи открыл было – и закрыл рот. А потом принялся шипеть и булькать, и так – до слез. У него некрасивый смех. Но я не должна слишком много требовать от гениального астрофизика.

Баи отобрал у меня две круглые рюмки без ножек, которые я примостила на глазницы, чтобы смотреть на него глазами огромными, как у стрекозы. Баи в свою очередь посмотрел на меня через эти шары и велел: