Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Я провела наедине с Пастернаком с полчаса. Его глаза были закрыты, но казалось, что он все равно смотрит нас и вроде как благословляет. Было светлое впечатление. На его лице лежала печать божьего вдохновения.

Я говорила ему: «Борис Леонидович, вы ушли. Но какое счастье вы дали многим людям — своей добротой, отношением ко всему. Спасибо вам большое».

На похоронах было много местных старушек. Я спросила у них, знали ли они покойного. «Как не знали, — ответили они. — Он каждый месяц помогал нам деньгами».

Гроб стоял в доме. Там было два хода — черный и через парадное крыльцо. Вы входили в небольшую комнату, проходили в большую столовую, где у окна стоял гроб и, простившись, через кухню выходили на улицу.

Гроб несли на руках до самой могилы. Народу было море. Хотя многие братья-писатели побоялись прийти.

Очень демонстративно ходил Паустовский, он же говорил речь. Из деревни пришли бабки, которые голосили по-народному И искренно переживали его уход.

Я приехала с отчимом Юры Нагибина. У Юрки сердечный приступ случился, когда он узнал о смерти Пастернака. Он трепетно любил Бориса Леонидовича. Но не был на похоронах, так как лежал дома. А муж его матери, Яков Семенович Рокачев, взял машину, и мы поехали, я была с племянником Сережкой.

Машины останавливались на улице в полкилометре от дома. Чтобы не привлекать внимания. И к дому уже шли пешком.

Гроб был дубовый. Не красный, боже упаси. Цветов было столько… Кто-то написал: «Как будто все цветы на свете навстречу этой смерти расцвели, и стало тихо на планете…» Эти строки приписывали Ахматовой…

Я никогда не забуду: когда открытый гроб подняли перед могилой, вышло солнце. Помню лицо Бориса Леонидовича. Удивительное, прекрасное лицо, все черты которого очень смягчились.

Говорили, что в нем было что-то от коня. А мне показалось, что скорее от индейца, от какого-то воина.

Он лежал с такой спокойной улыбкой, загорелый, с выражением покоя от того, что ушел наконец на вечный отдых, ушел, оставив эту действительно горестную землю.

И его окружали сирень, жасмин, васильки, лилии…

* * *

На другой день после рассказа Веры Ивановны о Пастернаке мне в руки попался удивительный сборник со всевозможными документами, касающимися деятельности ЦК КПСС — тогдашнего верховного правителя страны. Среди прочего была там и информация о похоронах Бориса Пастернака.

Язык этого документа, его стиль и формулировки, как мне представляется, являются весьма красочной иллюстрацией той эпохи, о которой говорит Прохорова. А посему позволю себе привести здесь выдержки из «Информации Отдела культуры ЦК КПСС о похоронах Б. Л. Пастернака от 4 июня 1960 г.»:

«В ночь с 30 на 31 мая с. г. на даче в пос. „Переделкино“ (под Москвой), на 71-м году жизни, после тяжелой болезни (инфаркт сердца, злокачественная опухоль) скончался писатель Б. Л. Пастернак.

В течение последнего месяца к больному были прикреплены врач и медицинская сестра из Центральной поликлиники Литфонда СССР, организованы консультации крупных специалистов различных областей медицины…

Второго июня на похороны Пастернака, состоявшиеся в соответствии с его пожеланием на кладбище в Переделкино, собралось около 500 человек, в том числе 150–200 престарелых людей, очевидно, из числа старой интеллигенции; примерно столько же было молодежи, в том числе небольшая группа студентов художественных учебных заведений, Литинститута и МТУ.

Из видных писателей и деятелей искусств на похоронах присутствовали К. Паустовский, Б. Ливанов, С. Бирман…

Ожидалось выступление К. Паустовского и народного артиста СССР Б. Ливанова. Однако оба они в последний момент выступить отказались, сославшись на нездоровье.

У могилы выступил искусствовед проф. Асмус. Он говорил о Пастернаке как о гениальном переводчике и писателе, заявив в заключение, что пока на земле будет существовать русский язык и русская поэзия, будет жить имя Пастернака.

Асмус объявил траурный митинг закрытым. Однако в то время, когда опускали гроб, один из молодых людей поднялся на холм и начал произносить путаную речь, в которой назвал Пастернака „гениальным“, „великим“ и т. п. и закончил тем, что „учение Пастернака о любви к человеку должно рассыпаться бисером по земле и попасть в душу каждого жителя…“

Из толпы раздался выкрик: „Хочу сказать от имени рабочих…“, и далее молодой человек „стиляжного“ типа начал кричать истошным голосом примерно следующее: „Пастернаку, этому великому писателю, не дали в нашей стране издать свою книгу… Ни одному советскому писателю не удалось подняться до таких высот творчества, как нашему дорогому Пастернаку…“

Человек 15–20, стоявших рядом, зааплодировали, однако большинство присутствовавших отнеслось к его выкрикам неодобрительно. Одна из женщин, стоявшая с ребенком на руках, громко сказала: „Какой же это писатель, когда он против советской власти пошел!“

После того как гроб был предан земле, большинство публики покинуло кладбище. У могилы осталась небольшая группа молодежи. Здесь читались стихи, посвященные Пастернаку, но не содержавшие политических выпадов. С чтением своих стихов выступил, в частности, выпускник Литинститута Харабаров, исключенный недавно из комсомола.

Собравшиеся на похороны иностранные корреспонденты были разочарованы тем, что ожидавшегося ими скандала и сенсации не получилось и что не было даже работников милиции, которых можно бы сфотографировать для своих газет.

В заключение следует сказать, что попытки использовать похороны Пастернака для сенсации и возбуждения нездоровых настроений успеха не имели.

То, что наша литературная печать не дала некролога о Пастернаке, ограничившись сообщением от имени Литфонда, было правильно воспринято в кругах художественной интеллигенции.

Следовало бы вместе с тем обратить внимание Союза писателей и Министерства культуры на необходимость усиления воспитательной работы среди творческой молодежи и студентов, часть которых (количественно ничтожная) заражена нездоровыми настроениями фрондерства, пытается изобразить Пастернака великим художником, не понятым своей эпохой.

Зам. зав. Отделом культуры ЦК КПСС А. Петров.

Зав. сектором Отдела И. Черноуцан».

* * *

Во время прощания с Борисом Леонидовичем Ивинская обращала на себя внимание. Она растолстела невероятно, и в день похорон Пастернака сидела на ступеньках крыльца их дома… как-то очень демонстративно…

Не могу сказать, что Зина мне сильно нравилась, но она невольно производила впечатление какой-то личности. Может быть, отчасти неприятной. Она легко могла сказать какой-то антикомплимент.

Но в ней было прямое начало, часто резкое, но абсолютно честное.

Зинаида Николаевна была железным человеком, для которой порядок и долг были на первом месте.