Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

После смерти Пастернака переделкинская дача осталась у Зинаиды Николаевны. Сын Бориса Леонидовича от первого брака сказал, что у его семьи нет никаких имущественных претензий.

Потом на этой даче жил Стасик.

Сразу после войны он поехал в Париж на конкурс пианистов и очень хорошо выступил. Но у него была немецкая фамилия, и ему ничего не дали. И это сломило его. Хотя, говорят, он играл более чем замечательно.

Кстати, тогда из Парижа Борису Леонидовичу он привез красивую серую куртку, которую тот очень любил.

У детей Зинаиды Николаевны оказалась трагичная судьба. Стасик был очень застенчив от природы. После того провала в Париже начались его первые запои. На переделкинской даче Стасик и умер.

Там же, в Переделкино, на территории дачи, был похоронен и Адик, который умер от туберкулеза совсем молодым еще во время войны.

Леонид — общий сын Зинаиды и Бориса Леонидовича — тоже умер молодым. Он родился в 1938 году, как раз били куранты. Он тоже был очень приятен внешне, такой «смягченный» Борис Леонидович.

Говорили, что он умер из-за опубликованных воспоминаний Ольги Ивинской. Но это неправда. У Лени всегда было слабое сердце.

Сегодня я живу в одном доме с сыном Бориса Леонидовича. Как все, однако, связано в этой жизни…

* * *

Работая над этой книгой, я то и дело задавал себе вопрос, правильно ли поступаю, отдавая главенствующее место в ней монологам Прохоровой. Может, разумнее было бы просто записать мемуары Прохоровой без своих ремарок или, наоборот, описать жизнь и встречи Веры Ивановны своими словами?

И вообще, что такое монолог? Форма интервью без вопросов или же литературная фотография, этакий мгновенный отпечаток, который, запечатлевает лишь самое главное?

Сомнения разрешил Борис Леонидович, высказывание которого попалось мне на глаза, когда я после воспоминаний о нем Веры Ивановны решил уяснить для самого себя, кем же на самом деле была в его жизни Ольга Ивинская.

«До 1936 года, — говорил Пастернак, — я думал, что монологи — это театральный прием, когда персонаж говорит сам с собой для зала, а в 1936 году понял, что это не совсем так. Для меня вдруг стало очевидно, что я смогу говорить правду только самому себе».

Лучше и точнее не скажешь!

В своих монологах, произнесенных во время этих встреч Сивцевом Вражке, Прохорова обращалась прежде всего к себе, вспоминая правду, местами страшную, местами нелицеприятную, но каждый раз единственно возможную, потому что вариантов у нее не бывает, о собственной жизни и людях, сыгравших в ней главные роли. При этом, конечно же, понимая, что рядом с ней сидит человек с диктофоном.

Когда я начал записывать воспоминания Веры Ивановны еще и на видеокамеру, поначалу мне казалось, что Прохорова не обращает ни малейшего внимания на появление в беседе «третьего участника». Но потом не раз с удивлением замечал, как Вера Ивановна произносила какие-то монологи, глядя прямо в объектив…

Что же касается личности Ольги Всеволодовны, то мнения о последней любви Пастернака (в том, что это действительно было большое чувство, сомнения быть не может) сложились весьма противоречивые. С одной стороны, резкое неприятие Ивинской такими личностями, как Ахматова и Чуковская, с другой — потрясающий эпизод отчаянного поступка Пастернака, решившего свести счеты с жизнью и пожелавшего сделать это именно вместе с порицаемой одними и обожествляемой другими Ивинской.

В тот день Пастернак пришел к ней с упаковкой снотворного. «Давай покончим с собой, — обратился он к любимой женщине. — Я знаю, смертельная доза — 11 таблеток. У меня с собой 22. Ты не представляешь, какой поднимется крик и как мы насолим им всем!» В ответ Ивинская пошла в ЦК партии и заявила, что Пастернак думает о самоубийстве и ее склоняет к нему. «Делайте что хотите, а я умирать не собираюсь», — будто бы сказала Ольга Всеволодовна. И травля поэта начала утихать.

Меньше всего хочется делать какие-то выводы и давать оценки. Я предпочитаю оставаться фотографом, которому удалось сделать «мгновенный снимок» времени — просто честно и точно (впрочем, не одно ли это и то же?) записать слова своей удивительной собеседницы.

* * *

Зинаида Николаевна пережила мужа на шесть лет. Она умерла в 1966 году от той же болезни, что и Борис Леонидович — от рака легких.

* * *

В такой разной и одновременно схожей жизни Бориса Леонидовича и Зинаиды Николаевны даже конец оказался одинаковым. Причем не только физический.

После смерти мужа вдова великого поэта оказалась фактически без средств к существованию. И была вынуждена писать бесконечные письма с просьбой назначить ей пенсию. В ее архиве хранится много писем, в том числе и черновик ее письма к генеральному секретарю ЦК КПСС Никите Хрущеву, к которому она обращалась с просьбой «не оставлять в безвыходном положении», так как «очень тяжело на старости лет оказаться необеспеченной, без пенсии и не иметь уверенности в завтрашнем дне и не знать, как расплатиться с долгами».

Увы, но ни одно из обращений Зинаиды Николаевны к власть имущим, включая письмо другу Пастернака писателю Николаю Тихонову («Если у Вас есть возможность выяснить, почему на меня так плюют и не считают за человека, то выясните и черкните мне ответ»), ни к чему не привели.

При том что материальная сторона для нее была не важна. Больше всего ее волновала судьба творчества мужа. Самой главной темой оставался конечно же «Доктор Живаго».

Зинаида Николаевна была сильной женщиной, прямолинейной. И верной. Так, узнав о нападках на Пастернака, которого уже не было в живых, со стороны Михаила Шолохова, она пишет ему такое письмо: «Уважаемый товарищ Шолохов! Пишет Вам вдова писателя Пастернака. Как Вам не стыдно строить намеки на поступок Пастернака.

Чем Вы лучше Пастернака? Ваш герой Мелихов тот же прототип Доктора Живаго. Ваш Мелехов шатается от красных к белым и обратно, хотя он сам человек из народа. Доктор Живаго — интеллигент, и сам Бог велел то быть в восторге от красных, а потом ему становилось жаль белых. Вы поймите, что это очень близко, но Вам все разрешено, потому что Вы коммунист, а роман Пастернака называют клеветническим, потому что ему было не разрешено… Надо сказать, что я отнюдь не против „Тихого Дона“, но весь Ваш роман держится только на неустойчивом Мелихове. Не будь его, мухи бы дохли от скуки…»

У нее было свое мнение о романе «Доктор Живаго», и она отстаивала его, отчаянно споря с друзьями. Так, в мемуарах она описывает свой разговор с семьей актера Бориса Ливанова: «Несмотря на суровую критику Ливановых, я стала с ними спорить и доказывать, что в романе есть замечательные места. Ливанова сказала, что я слишком смело беру на себя оценки. Я рассмеялась и ответила: по-моему, вообще было большой смелостью с моей стороны выйти за него замуж и прожить с ним тридцать лет. Некоторые удивились, что Лара — блондинка с серыми глазами, намекая на ее сходство с Ивинской. Но я была уверена, что от этой дамы он взял только наружность, а судьба и характер списаны с меня буквально до мельчайших подробностей».