Assassin's Creed. Отверженный - Оливер Боуден

Я спешился. Он взял поводья моей лошади и открыл дверь. Я вошел и сразу зажмурился от яркого солнечного света. В лесу, по которому я сюда ехал, было довольно сумрачно.

Впереди зеленела лужайка. Идя по ней к замку, я испытал странное ощущение. Нечто вроде щемящей грусти по временам моего отрочества. Как-никак я провел в этом замке не один год. Это было место, где Реджинальд…

…продолжал мое обучение, начатое отцом? Так он тогда говорил. Сейчас я не сомневался, что дело обстояло несколько иначе. Реджинальд искусно запутывал мое юное сознание. Возможно, в том, что касалось искусства ведения боя и умения быть воином, он действительно продолжал начатое отцом. Однако Реджинальд воспитывал меня на учении и принципах ордена тамплиеров. Он внушал мне, что учение ордена – единственно правильное, а все, кто считал по-другому, в лучшем случае заблуждались, а в худшем – служили злу.

Реджинальд постепенно подводил меня к мысли, что и мой отец был из числа заблуждающихся. Кто знает, чем бы кончилось для меня отцовское обучение, если бы судьба не оборвала его жизнь? Чему бы он меня научил? В самом деле, кто знает?

Трава на лужайке сильно разрослась, отчего сама лужайка стала больше похожа на поле. Видимо, двое садовников не справлялись с работой. У каждого из них на поясе висел меч. Заметив, что я направляюсь к дверям замка, оба опустили руки на эфесы. Я подошел ближе. Один садовник узнал меня и приветствовал наклоном головы.

– Какая честь наконец-то увидеть вас, мастер Кенуэй, – сказал он. – Надеюсь, ваша миссия была успешной?

– Да, благодарю вас, – ответил я этому не то садовнику, не то караульному.

Для него я был рыцарь, один из наиболее уважаемых членов ордена. Разве я мог по-настоящему ненавидеть Реджинальда, когда его слуги относились ко мне с таким почтением? И потом, разве я сомневался в том, чему он меня учил? Опять-таки нет. Разве меня силой заставляли следовать учению? Тоже нет. Я всегда был свободен выбирать собственный путь, но оставался в ордене, поскольку верил в его принципы.

И тем не менее Реджинальд мне лгал.

Впрочем, нет, не лгал. Как это сформулировал Холден? «Рассказывал не все».

Почему?

И почему Лусио так странно отреагировал на упоминание его матери?

Услышав мое имя, второй караульный-садовник посмотрел на меня с подозрением, но тоже встал на колено. Я кивнул и ему, вдруг почувствовав себя выше ростом. Это чувство собственной важности заставило меня выпятить грудь. Я подошел к входной двери, тоже хорошо мне знакомой. Прежде чем постучаться, я обернулся. Караульные продолжали наблюдать за мной. Трудно сосчитать, сколько времени я когда-то провел на этой лужайке, совершенствуя свои воинские навыки.

Я постучался. Дверь открыл еще один караульный. На его поясе тоже висел короткий меч. Раньше слуг в замке было заметно меньше. Но когда я здесь жил, в замке не гостили дешифровщики.

Первым знакомым мне человеком, которого я встретил внутри замка, был Джон Харрисон. Сначала он будто бы не узнал меня, но когда присмотрелся, не на шутку разозлился и почти закричал:

– Хэйтем, какого черта тебя сюда принесло?!

– Здравствуйте, Джон, – нарочито негромко поздоровался я. – Реджинальд здесь?

– Да, Хэйтем. Но Реджинальд и должен быть здесь. А вот что здесь делаешь ты?

– Приехал проведать Лусио.

– Что-что? – переспросил Харрисон и почему-то покраснел. – Приехал проведать Лусио? – Он вдруг как будто потерял дар речи. – Как это? Зачем? Что вообще, черт побери, ты себе позволяешь!

– Джон, пожалуйста, успокойтесь, – попросил я, стараясь говорить как можно мягче. – Я тщательно запутал следы еще в Италии. Никто не знает, что я здесь.

– Чертовски на это надеюсь!

– Так где Реджинальд?

– В подвале, с пленными.

– Что? С пленными?

– С Моникой и Лусио.

– Понимаю. Не знал, что они пленники этого замка.

В подвальном коридоре открылась дверь, и вскоре к нам поднялся сам Реджинальд. Я хорошо помнил эту дверь. Не знаю, как сейчас, а раньше там находился погреб: сырое помещение с низким, заплесневелым потолком. Одну стену занимали полки для винных бутылок (в основном пустых). Вторая стена была голой, осклизлой от плесени.

– Здравствуй, Хэйтем, – сухо произнес Реджинальд. – Мы тебя не ждали.

Неподалеку от нас прохаживался караульный. Вскоре к нему присоединился второй. Мельком взглянув на них, я снова повернулся к Реджинальду и Джону. Сейчас они были похожи на парочку встревоженных священников. Оружия при них не было, но, даже окажись они вооружены, я бы в случае чего справился со всеми четырьмя.

– Я это уже понял, – сказал я Реджинальду. – Джон не меньше твоего удивлен моим визитом.

– И не без оснований. С твоей стороны, Хэйтем, это было чистым безрассудством.

– Возможно, но мне хотелось посмотреть, в каких условиях держат Лусио. Оказывается, он здесь заключенный, так что свой ответ я уже получил.

– А чего ты ожидал? – вырвалось у Реджинальда.

– Того, о чем ты говорил, отправляя меня с миссией. Помнится, ты упоминал, что мать обеспокоена пропажей сына и что она согласилась взяться за расшифровку дневника Ведомира, только если мы разыщем ее отпрыска и вырвем его из рук мятежников.

– Хэйтем, я не солгал тебе. Как только сюда привезли Лусио, Моника взялась за работу.

– Мне представлялось, что она будет работать в иных условиях.

– Увы, пряник не возымел желаемого действия. Пришлось взяться за кнут, – сказал Реджинальд, холодно глядя на меня. – Мне жаль, если у тебя сложилось впечатление, что желаемого результата можно добиться одними только пряниками.

– Я хочу ее видеть.

Реджинальд не возражал. Повернувшись, он зашагал к подвальной лестнице. Мы с Харрисоном пошли следом.

– Что касается дневника, мы… он почти полностью расшифрован. Мы уже знаем о существовании некоего амулета. Эти сведения совпадают с тем, что нам известно о хранилище. Если мы сможем завладеть этим амулетом, Хэйтем…

Подвальный коридор освещался факелами на железных напольных подставках. Возле двери стоял караульный. Реджинальд открыл дверь, пропуская нас внутрь. Мы очутились в помещении, некогда служившем погребом. Его тоже освещали коптящие факелы. Возле одной стены стоял прикрепленный к полу письменный стол. За ним сидел Лусио, закованный в кандалы. Рядом с ним сидела его мать. Одежда итальянки состояла из длинной юбки и кофты, застегнутой на все пуговицы. В иных условиях она сошла бы за прихожанку, явившуюся на мессу, если бы не наручники на ее запястьях. Цепи от наручников крепились к подлокотникам стула. Мало того, на голове у Моники была «маска позора».[2]