Печать богини Нюйвы - Яна Горшкова

– Дальше-то что? Если уж разбудили меня, то до конца рассказывайте, – проворчал Юн и плюнул сливовой косточкой, метя в кувшин.

– Если превращению суждено совершиться, то кость удержится на голове при всех поклонах. А не удержится – стало быть, не бывать превращению!

– Занятно. И сколько поклонов нужно отбить?

– Сорок. А затем оборотень покрывает тело древесными листьями и лепестками цветов, чтобы они превратились в роскошные новые одеяния.

– Так хорошо же! – делано рассмеялся Сян Юн, чувствуя, что забава ему надоела. – Не нужно на одежду тратиться. Сплошная выгода.

– А еще…

– Все! Хватит! – рявкнул генерал, сменив милость на гнев. – Надоели мне ваши дурацкие сказки, дядюшка! От них у меня все планы из головы вылетели.

Это мгновенное превращение из добродушного милого юноши в дикого зверя Сян Ляна пугало более всего. Племянник краев не видит и в пылу злости может не поглядеть ни на родство, ни на выгоду.

– Ради твоего же блага стараюсь, – проворчал он. – Выгони лису, а лучше – убей, и дело с концом.

Но Юн уже не слушал. Он кликнул слуг, приказал подать доспехи, оружие и седлать коня.

А чтобы в уши не просочились разумные речи старшего родича, принялся песню горланить. Из чистой вредности.

И снова дорога,

Я снова в дороге, в пути…

Простился я с другом –

Не знаю, увижу ли вновь.

Звезд в небе не счесть,

Так меж нами шагов не сочтешь.

Мой путь бесконечный

До края высоких Небес…

Сян Лян выдохнул с облегчением. Теперь-то уж точно самое последнее, о чем думает бешеный племянничек, так это какая-то хулидзын.

Тьян Ню

С самого раннего утра дедушка Линь Фу занялся своим любимым делом – он маялся дурью. Сначала приказал служкам испечь большую овсяную лепешку, а, заполучив желаемое, уселся на пороге дома и, посыпая ее солью, принялся приговаривать: «Идет-идет бедная лошадка, ножка у нее болит-болит… Ай-ай-ай… Буду-буду лечить лошадку…» Затем он положил немудреные слова на какой-то варварский мотив и несколько часов подряд пел без остановки.

Догадаться, чего ради затеяно представление, Таня даже не пыталась. Но уж точно не из-за нее или остальных обитателей деревни. Старый даос жил в особом мире, где здравый смысл не работал, но никто в деревне на причуды Колобка внимания не обращал. В хрупких домишках текла обычная жизнь – мужчины ковырялись на крошечных огородах, женщины готовили что-то немыслимо ароматное или же сосредоточенно шили, галдящие, точно сорочата, дети бегали наперегонки, но при этом все они истово служили богине Нюйве – Той, что Сотворила Людей из Глины.

Какой-нибудь западный человек, считающий себя вершиной цивилизации, посмеялся бы над искренней верой этих простых людей. Но там, где на самой вершине горы, точно ласточкино гнездо, прилепился храм, Нюйва царила так полновластно, что даже воздух искрился.

Когда внезапно Таня очутилась внутри, она сперва даже пошевелиться боялась. Мнилось, будто со всех сторон глядят на нее маленькие глазки глиняных статуэток. Сотни, нет, тысячи фигурок людей стояли на алтаре, вырезанном из цельной глыбы в виде исполинских каменных рук. Пухленькие девочки и мальчики, изящные девушки и стройные юноши, крепкие сильные мужчины и созревшие для материнства женщины, сгорбленные старушки и сухонькие старички – одинаковых не было, все разные, совсем как живые люди. Слепленные с любовью и тщанием из желтой глины, они словно бы ждали божественного касания, чтобы обрести жизнь, сознание и разум. А Нюйва, изображенная на фресках луноликой красавицей со змеиным хвостом вместо ног, все не являлась и не являлась. Впрочем, у богинь всегда забот полон рот – то небеса починить, то Черного дракона заколоть, то научить людей музыке.

В святилище одуряюще пахло благовониями, ветерок теребил колокольчики, шелестели листья. На Татьяну вдруг снизошло неземное спокойствие, какое бывает только после искренней молитвы. Что-то похожее Таня уже чувствовала однажды в Успенском соборе Владивостока, когда стояла перед алтарем и молилась Господу за их с Люсей новую жизнь вне России. Ее одинокая свеча, вставленная в паникадило, упорно горела, не поддаваясь сквозняку, и казалась в тот миг путеводной звездой, что все четыре года скитаний вела двух сестер к берегу океана, к спасению. Благодать заполнила все существо девушки, и Татьяна вдруг поняла – все закончилось, и все, что они сделали, сделали правильно. За стенами собора мел снег. А на следующее утро они уплыли вместе с эскадрой Старка.

Вниз, в деревню, вела узкая крутая тропа, и Таня всю дорогу осторожно несла в себе это волшебное чувство, страшась расплескать умиротворение и радость.

Само собой, вредный дед-даос не захотел объяснять, каким чудом Татьяна переместилась из деревни в храм. «Фокус такой», – хихикнул он и попросил подержать козленочка покрепче, чтобы сподручнее было ранку бальзамом намазать. Ли Линь Фу в свободное от сна и винопития время лечил всякую живность – домашнюю и дикую. Таня своими глазами видела, как из чащи пришла и терпеливо дожидалась целителя у порога раненая лань. Людей Колобок тоже пользовал, но не слишком охотно, делая это в виде исключения из правил.

– Ну, чего стоишь? Воды-то хоть притащи, – прикрикнул на Тьян Ню даос. – У коняшек рук нет, они сами себе в поилку воды не наберут. – Но, быстро прикинув, что та не так часто прикладывала тонкие ручки к важному делу, позвал на подмогу односельчанина: – Эй! Братец Чжао И, помоги-ка нашей небесной деве управиться.

– А что с лошадкой случилось? – спросила Таня.

В ответ – тишина. Линь Фу с видом искушаемого апсарой аскета поглядывал на лепешку.

– А? Что? – очнулся он. – Ах, с лошадкой! Я так полагаю, какая-то двуногая скотина пыталась ей в грудь копье вогнать. Но древко обломилось, и в ране застряла огромная заноза.

– Понятно, – вздохнула Таня. Она тоже не любила, когда страдали бессловесные твари, но, вспомнив бодливого козлика, поспешила добавить: – Лошадь я, пожалуй, не удержу.

– Никого держать не придется. Он сопротивляться не будет.

– Кто? Конь?

Лукавый Колобок заливисто расхохотался, его розовые щечки мелко-мелко затряслись, пузо заходило ходуном.

– Да ты шутница, девочка. Ох, насмешила! Конь! Бу-го-га!

И внезапно со зверским видом откусил изрядный кусок от лепешки, сдавшись на милость победившего искушения.

– Хорошего понемножку, верно? Нам обоим хватит. Мне и… А вот и наша лошадка.

Несчастное животное брело по сельской улице, едва переставляя ноги. Из груди торчал кусок дерева. Масти жеребца под слоем грязи и крови было не разобрать, и с первого взгляда Таня решила, что на спине у него лежит какой-то мешок с тряпками. Одна из них – белая, в кровавых разводах, – свисала до самой земли и норовила запутать животному ноги.