Бразилия - Джон Апдайк

– Тристан, – нежно спросила она однажды ночью, – что будет, если мы умрем здесь?

Он пожал сухими мускулистыми плечами.

– Нас склюют стервятники, и твой отец уже никогда не сможет нас найти.

– Ты думаешь, он по-прежнему преследует нас?

– Я убил его подручного и теперь как никогда остро ощущаю, что он идет за нами буквально по пятам.

– Преследует нас не мой отец, – оправдываясь, сказала она. – Нас преследует система.

– Милая Изабель, мне не следовало вторгаться в твою жизнь. Ты бы уже наверняка стала пухленькой светской дамочкой и жила в Рио на Авенида-Виэйра-Соту.

Она приложила пальцы к его губам.

– Ты моя судьба, ты – все, чего я когда-либо желала. Я мечтала о тебе, и ты появился. Я по-настоящему счастлива, Тристан.

По утрам они поднимались, бросали хворост на горячие угли и разогревали остатки ужина; потом бродили вокруг костра в поисках пищи, стараясь собрать столько съестных припасов, чтобы их хватило на целый день пути, и шли дальше. Если неподалеку оказывался ручей или не слишком соленое озерко, они торопливо окунались в воду, выбираясь на берег раньше, чем их плеск привлечет паразитов и ядовитых рыб. Выхватывая из прохладной с ночи воды купающихся детей, Изабель глядела вверх, и ей казалось, будто небесный купол вращается; в этом пейзаже и высоком небе было что-то странное: бесцветные облака недвижно маячили в вышине или вдруг сгущались, собираясь в тяжелые, несущиеся на восток тучи; черные, но прозрачные, они неслись к побережью, в далекий двадцатый век, и в этом застывшем движении была какая-то ласковая жестокость, полнота пустоты, высокомерие высоко вознесшейся материи, которая тем не менее окутывала Изабель нежностью, как белок яйца окутывает желток с зародышем.

Уже который день они двигались вперед, казалось, будто они идут в колесе, как белка, и колесо это, не в силах справиться с пространством, вращало назад ось времени. В воздухе плоскогорья чувствовался тонкий, острый аромат дыма, и Изабель подумалось, что именно такой запах Бразилии должен был доноситься до кораблей Кабрала, когда тот впервые подошел к ее берегам апрельским днем 1500 года – это был запах костров, на которых тупи готовили пищу, и аромат красного дерева, что стало поначалу единственным сокровищем сокрытых просторов. Изабель словно возвращалась домой, и повторяющиеся ритмы ежедневных путешествий убаюкивали ее – она просыпалась в объятиях Тристана и замечала, что они испачкались, так как забрались в теплую золу, пытаясь согреться; затем они купались в жемчужном, добром утреннем свете, ходили кругами в поисках ягод, орехов, диких ананасов, мелких животных, которых можно оглушить палкой или камнем – ящериц, кротов, белок с ярко-рыжими животиками и пахучими хвостами, – и поиски эти никогда не оставляли их голодными, и в то же время не были настолько удачными, чтобы все путешественники наелись досыта; они вдыхали голод, как наркотический газ, и у них кружились головы. Потом они снова увязывали узлы, жизнерадостно врали Азору, будто их путешествие скоро закончится, и, вытянувшись друг за другом в цепочку, шли вперед по коричневой равнине к очередной цели на западе: вон к той далекой рощице темно-зеленых араукарий, к той розовой скале или к зубатому хребту на сине-коричневом горизонте. А вечером разбивали лагерь, строили себе новый шалаш в трепещущем, красном свете горевшего, как уголек, заходящего солнца и начинали осматриваться, собирать дрова, разжигать костер, – и он сыпал искрами навстречу первым звездам, как слабое дитя уснувшего солнца.

Изабель было уютно и покойно в эти повторяющиеся дни, но Купехаки замечала все более свежие следы людей в саванне. В неглубокой лощине, которую они обходили стороной, паслись – нет, не олени, а лошади, громадные услужливые звери с дикими глазами, которых европейские захватчики привезли на американский континент.

– Гуайкуру, – сказала старая индианка, но ничто не могло заставить ее объяснить им значение этого слова. Купехаки только пучила глаза и обнажала зубы, которые ей спилили до основания еще в детстве. Тревога индианки передавалось детям, они начинали хныкать, жаловаться, просить о чем-то невыполнимом, что, в свою очередь, раздражало усталых взрослых.

Так они достигли коричневой реки, слишком широкой и быстрой, чтобы перейти ее вброд. Посредине реки из воды торчали связанные крест-накрест гнилые жерди – все, что осталось от примитивного индейского моста. Они решили, что завтра построят плот, связав лианами бальсовые бревна, а пока устроились на ночь на самой высокой из песчаных террас, намытых водой, рядом с густыми зарослями приземистых пальм уауасу и более высоких и стройных пальм каранда.

Беспокойное журчание и плеск воды, скрежещущее кваканье лягушек не давали Изабель как следует уснуть, поэтому появление в мутном свете луны и гаснущего костра рослых обнаженных людей, разрисованных, как карточные фигуры, она поначалу приняла за продолжение сна. Люди говорили между собой на каком-то стремительном гортанном наречии, который даже в момент дерзкого нападения не повышал голоса. Они, должно быть, давно следили за путешественниками, поскольку действия их были продуманными. Две тени ухватили Купехаки и подняли старую женщину с земли; пока одна из теней схватила ее в руки, другая, вцепившись в волосы старухи, перерезала ей горло белым костяным ножом и, дернув, оторвала голову индианки; обезглавленное тело упало на землю, хлеща фонтаном крови, похожим на черный плюмаж. Крик ужаса застрял у Изабель в горле. Ей показалось (и потом снилось в кошмарах), будто отрезанная голова спокойно смотрела на нее из-под тяжелых век, словно говоря: я сделала все, что могла, и теперь прошу хозяйку отпустить меня с миром.

Две другие тени схватили и охапку детей, спящих в коконах из москитных сеток, и, щебеча, исчезли за опушкой пальмовой рощи. Азор пытался закричать, но ему, наверное, зажали рот рукой. Еще одна тень, перевернув корзину Купехаки, копалась в сокровищах, высыпавшихся на песчаную землю у безголового тела.

Тристан, проснувшись, вскочил на ноги, и это остановило индейца, который направлялся к ним. Возня вокруг костра раздула огонь, и они увидели друг друга в свете пламени. Индеец был обнажен, если не считать конический чехол на половом члене и браслеты из зубов и раковин на запястьях и лодыжках. Растительность на его лице была полностью выщипана, и его лишенные ресниц красные глаза казались зияющими ранами; щеки и лоб покрывал сложный узор татуировки, а из отверстия под нижней губой тремя бивнями торчали осколки кости. Его короткие волосы были смазаны чем-то вроде воска; индеец оскалился, показав кривые черные зубы. Он ощерил зубы потому, что в неверном свете костра увидел мужчину чернее, а женщину белее всех когда-либо виденных им людей, и зрелище это внушило ему священный ужас. В руках у него была длинная бамбуковая палка с заостренным и почти наверняка отравленным концом, но на какое-то мгновение он замер, как рыбак, который прикидывает, каким углом должна войти острога в обманчивую воду. Изабель почувствовала резкий смолистый запах его шевелюры и заметила, что там, где у индейца должны были быть уши, торчали птичьи крылья; и тут Тристан выстрелил в него из револьвера Сезара.