Карамболь - Хокан Нессер

«Он наверняка тебя не достоин», — подумал Юнг.

— Она рассказывала о муже? Об их отношениях и тому подобном?

Лиляна немного посомневалась.

— Нет, — ответила она. — Не часто. Я думаю, они не жили особенно хорошо.

Она впервые перепутала порядок слов, и он задумался над тем, можно ли усмотреть в этом признак чего-либо.

— Вот как? — произнес он, выжидая.

— Но она мне ничего не рассказывала. Говорила лишь, что у них не все складывалось, как хотелось бы. Вы меня понимаете?

Юнг кивнул, предположив, что понимает.

— Но вы не обсуждали… личные дела?

— Иногда.

— Вы не думаете, что ее интересовал другой мужчина? Что у нее, скажем, имелись с кем-то отношения?

Лиляна Миловиц надолго задумалась.

— Возможно, — ответила она. — Да, вероятно, имелись. В последнее время что-то было.

— Но она ничего не рассказывала?

— Нет.

— Вы не представляете, кто бы это мог быть?

Лиляна Миловиц покачала головой и снова заплакала.

— Похороны. Когда ее собираются хоронить? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Юнг. — Вероятно, еще не решено. Но я обещаю сообщить вам, как только узнаю.

— Спасибо, — пробормотала она и улыбнулась сквозь слезы. — Вы очень хороший полицейский.

Юнг дважды сглотнул, но не нашелся что сказать.

21

В воскресенье он спал до восьми часов вечера.

Когда он проснулся, первым ощущением было, что у него в голове что-то лопнуло, разорвалось в самом восприятии мира. Ему снились бильярдные шары, беспрестанно движущиеся по огромному столу без лунок. Непостижимые узоры, столкновения и смены направления — игра, в которой все казалось столь же ненадежным и в то же время предопределенным, как сама жизнь. Скорость и направление, сообщаемые каждому шару в движении по болотному сукну, были тайным кодом, включавшим все предстоящие события и встречи, — разумеется, в сочетании с путями и кодами всех других шаров. Правда, каждый отдельный шар еще каким-то неясным образом вовлекал в свою ленту Мёбиуса судьбы остальных… по крайней мере, тот шар, который представлял его самого… «Бесконечность запрограммированного времени… — думал он, лежа в постели и пытаясь отыскать точку для наблюдения, хоть что-нибудь, за что можно было бы уцепиться, — замкнутая бесконечность». Некоторое время назад он прочел в одном из журналов, которые выписывал, несколько статей об изучении хаоса — и знал, что закономерное и непредсказуемое вполне может совмещаться в одной и той же теории. Совместимые противоположности. В одной жизни.

Та же марионетка, болтающаяся на миллионах нитей. Та же наклонная плоскость. Проклятая жизнь. Бессчетные картины.

Сам разрыв — ведь именно разрыв задал это новое исходное направление — произошел, когда он ударил Веру Миллер трубой по голове. В тот же миг он совершенно отчетливо увидел, что это было неизбежным с самого начала, а также то, что он никак не мог знать этого раньше.

Только когда он стоял, уже нанеся удар, содеянное стало само собой разумеющимся. Просто следствием, предсказуемым — задним числом, и совершенно естественным развитием событий… столь же естественным, как ночь после дня, как скука после радости, и столь же невероятным, каким был бы рассвет в сумерках; причины, повлекшие за собой это следствие, все время находились вне его контроля, но никуда не исчезали.

Необходимость.

Стало быть, еще одна инфернальная необходимость, и, когда он наносил эти отчаянные удары по ее голове и шее, его отчаяние было не чем иным, как тщетной попыткой сведения счетов с самой необходимостью. Не чем иным… Они оба стали жертвами в проклятом танце смерти, именуемом жизнью, — и он, и Вера, но ему к тому же пришлось выступать палачом. К тому же — своего рода добавка, спасибо большое… срежиссированная, заказанная и выполненная в соответствии с этими непоправимыми кодами и путями. Великий план. Финал известен, жребий пал на него, и он все исполнил.

Перед самым пробуждением ему снилась рука матери у него на лбу — в тот раз, когда его рвало желчью… потом картинки путей разноцветных шаров… и ведро с водой на дне… и бесконечная нежность матери… и столкновения… снова и снова, до того момента, как все окончательно не утонуло в реке алой крови, вытекавшей из височной артерии Веры Миллер, куда пришелся первый, невероятно сильный удар, все по воле судьбы, вновь и вновь, эта жуткая мелодрама, мощный вихрь безумия… и только когда все это ему уже наскучило, он проснулся и понял: что-то лопнуло. Что-то другое.

Пленка. Лопнула окончательно.

Проснувшись, он увидел, что и в яви тоже полно крови. В постели. На лежащем на полу ковре, на разбросанной одежде. На его собственных руках и закатившейся под кровать трубе, которую он поначалу никак не мог отыскать.

В стоящей в гараже машине. На заднем сиденье. Полно крови Веры Миллер.

Он принял две таблетки. Запил их стаканом воды и налитым «на палец» виски. Лег на диван и стал ждать, когда почувствуется первое благотворное влияние алкоголя.

Доработка. По возможности спокойно и методично. Смыть то, что смывается. Тереть и скрести, пробовать разные средства. Он больше не чувствовал никакого волнения, раскаяния или страха… лишь холодное и уверенное спокойствие, сознавая, что игра продолжает идти по неподвластным ему законам и правилам. Над ними не властен никто, им нельзя противиться.

Есть направление движения. Код.

Сделав все возможное, он взял машину и поехал в город. Просидел два часа в ресторане «Лон Пейс» на улице Звилле, ел тайские блюда и размышлял над тем, каков будет следующий ход в этой неизбежной игре, какие возможности для действий отведены ему перед продолжением.

Ни к чему не пришел. Поехал домой тем же путем. С удивлением заметил, что чувствует себя спокойным. Принял еще одну таблетку на ночь и рухнул в постель.

В понедельник солнце так и не взошло. Рано утром он позвонил на работу и сообщил, что болен. Прочел в «Ниуэ Блат» об убитой женщине, которую обнаружили вблизи деревни Коррим, и никак не мог осознать, что это она. И что это его рук дело. От поездки в субботу ночью по широким полям остались лишь смутные воспоминания; он не знал, по каким дорогам ехал и где наконец остановился и вытащил ее из машины. Названия «Коррим» ему прежде слышать не доводилось.

Свидетелей не было. Ему удалось выбросить тело под прикрытием темноты. Полиция никаких сведений не сообщала. Вероятно, у нее нет никаких настоящих улик, считал журналист.

«Ну что ж, — подумал он. — Причин для беспокойства нет. Игра продолжается, шары катятся дальше».

Около одиннадцати пришел почтальон. Он дождался, пока тот скроется за детским садом, и пошел проверить ящик.

Письмо пришло. Такой же бледно-голубой конверт, как всегда. Тот же аккуратный почерк. Прежде чем вскрыть конверт, он немного повертел его в руках над кухонным столом.