Американка - Моника Фагерхольм

Лишь короткий миг, но это было всерьез.

То, что произошло между девочками, оказалось всерьез — да, так гордо и так серьезно.

Сандра испытала настоящее чувство, искреннее, интересное и важное, но нисколечко не смешное, вовсе нет.

И что это означало? Был ли это шаг к взрослению? Этот миг, когда все вдруг преобразилось и стало совершенно другим? Миг, с которого история Дорис и Сандры пошла по иному пути. Но по какому?

Был ли это путь к чему-то определенному, имеющему название? Тому, что не было открыто для всех возможностей, как тот кружной путь, по которому они шли прежде?

Если это так, хотели ли они на самом деле делать этот шаг? Уже сейчас?

Вдруг Сандра ясно почувствовала, что нет, она не хочет думать об этом сейчас.

Она не хотела становиться взрослой. Еще нет. Не сейчас.

Но Дорис, что же тогда с ней произошло? Осталась ли она один на один с этим чувством, вож.де.ле.нием и всем прочим? Тогда бы это было совсем невесело. Нет, они должны были быть вместе с Дорис — везде, куда бы они ни пошли, чем бы ни занимались. Словно в этом-то и заключался весь смысл, весь полностью.

Хорошо, что Дорис Флинкенберг, возможно, думала так же. Стоило им поцеловаться всерьез, как тут же все и закончилось. В ту сотую долю секунды, когда поцелуй был всерьез, Дорис Флинкенберг лежала на Сандре Вэрн и глядела ей в глаза, а Сандра смотрела на нее. Непостижимо.

Раз. И все закончилось.

И в последующие сотые доли секунды все стало как обычно. Дорис открыла рот и сказала голосом, который, без сомнения, был похож на тот, на который и должен был быть похож.

— Я — фактор X. Я — Бенгт.

И тогда Сандра вернулась в реальность. Она высвободилась и села, словно очнувшись от сна.

— Привет, — сказала Дорис. — Ничего опасного не случилось. Да что с тобой такое? Это просто игра.

Дорис все еще лежала на земле. Она посмотрела в небо и снова заговорила.

— Если, Сандра, человек так одинок, как была я. Ты знаешь. Тогда давно. С мамашей с болота и папашей с болота. Тогда он замечает. Очень много. И я видела, Сандра. Всякое. То да се.

— Что же я видела? Много такого, чего совсем не понимала. Я была еще маленькая. Горько мне пришлось. Некуда было податься. Дома не было, настоящего. Я частенько ходила на двор кузин, на Второй мыс и к дому на Первом мысе. За эти вылазки я дорого расплачивалась: мамаша с болота наказывала меня, но я об этом уже рассказывала. Но… итак… Я была совсем маленькая, но помню все же, что видела. Почти точно. Я видела фактор X и ту американку. В домике на берегу. Они там были вместе и делали всякое друг с дружкой, хотя она была на пять лет его старше.

— Что? — спросила Сандра с деланым равнодушием, чтобы скрыть комок в горле.

— Ну, — ответила Дорис серьезно. — Ну, почти то же, чем мы тут с тобой занимались на мху. И еще кое-что.

— И что в этом такого? — выговорила Сандра, быстро, механически.

— Ты что, не понимаешь? — Дорис порывисто вскочила с травы. — Этого же почти никто не знает. Что она была не только с Бьёрном. А и с ним тоже. Ему было тринадцать лет. Столько же лет, сколько нам сейчас. А ей было девятнадцать. Она жила двойной жизнью. Бьёрну об этом ничегошеньки не было известно. По крайней мере поначалу.

От этих мыслей Дорис сама разволновалась.

— Пошли. Теперь у нас есть шанс. Я тебе кое-что покажу! — Дорис вскочила. — Пошли туда. — И она решительно зашагала вперед, а Сандра поплелась следом. У Сандры не было выбора, хотя она уже догадывалась, что Дорис задумала. Ей туда идти совсем не хотелось, ни за что на свете. Но и тут не хотелось оставаться — посреди леса, мха, бездорожья, где к тому же было полным-полно дурных глаз, которые следили за ней, когда она оставалась без Дорис Флинкенберг.

Сандра удивилась: оказалось, они были совсем рядом с домом кузин. Значит, они вовсе не заблудились, как ей представлялось, на самом деле они вообще не заблудились, а были всего в сотне метров от двора кузин, и вернулись туда, и подошли сзади к сараю Бенку. Сандра в очередной раз поразилась тому, насколько хорошо умела Дорис пробираться по Поселку, оставаясь невидимой, ей были известны многие места, о которых другие понятия не имели. Это, конечно, было связано с ужасным прошлым Дорис, но все же Сандра не смогла сдержать укола зависти: она вдруг ясно увидела, какая между ними разница. Сама она была маленькой напуганной девочкой, дунь — и упадет, ударится и расплачется. Упасть, умереть насмерть: в такую игру они тоже играли на дне бассейна в доме на болоте, она и Дорис Флинкенберг. Сандра падала, падала снова и снова, но тогда они, конечно, всегда подстилали подушки. И все ткани, те фривольные шелка из бывшего Маленького Бомбея.

Она — маленькая девочка с заячьей губой, а Дорис повидала мир и пообвыклась в нем.

От угла сарая, оставаясь незамеченными, можно было видеть весь двор кузин. А еще — Первый мыс, но не то, что происходило в саду, а лишь жизнь и движение, музыку и голоса. Праздник в честь Иванова дня, с которого они ушли несколько часов назад, теперь, похоже, был в полном разгаре. На этот праздник постепенно собрался весь Поселок. И Рита с Сольвейг, Торпе и Ярпе и все прочие не могли миновать дома на Первом мысе в своей охоте за весельем, которого нигде больше не было, даже если потом шли дальше. И Магнус фон Б. и Бенку. Это было неизбежно. Они должны были появиться там, а потом им незачем было спешить.

Если от сарая был виден сад, то, значит, и из сада был виден сарай и — Господи! — Сандра не решалась додумать эту мысль до конца.

— Пошли же. — Дорис Флинкенберг стояла в дверном проеме сарая, она торопила. — Скорее!

Но Сандра уперлась, застыла, словно каменная, и только мотала головой. Не хочу. Нет. Только не туда. Ни-ког-да.

Дорис в изумлении остановилась:

— Ты что, боишься Бенгта?

Дорис кашлянула, словно услыхала что-то невероятное.

Сандра не ответила, а только продолжала мотать головой.

— Дурында! — Теперь терпение Дорис в самом деле лопнуло. — Это ведь наш последний шанс. Возможно, Бенку и убийца, но не так уж он и опасен! — С этими словами, противоречивости которых Дорис в спешке не придала никакого значения, Дорис Флинкенберг решительно потянула подругу в темноту сарая.

В темноту, сырость, уединение.

Сандра впервые оказалась внутри, сразу стало ясно, что все совсем не так, как она себе представляла. Но в то же время она не знала, что именно себе представляла и что ожидала увидеть; если бы ее спросили, она, возможно, и не смогла бы ничего объяснить.

Там было все как обычно: высокий потолок, как в обыкновенном сарае, крыша в плачевном состоянии — здесь и там щели между досками. Все скрипит и трещит, и повсюду — мягкий сладковатый запах, который даже дитя сливок общества смогло бы распознать как запах сеновала. Стружки, всякий железный хлам и поленницы дров. Чурбан для колки дров с топором, вбитым с краю. Даже в самых буйных фантазиях невозможно было представить, что это топор убийцы. Больше ничего не бросалось в глаза. Старый велосипед, остов пружинной кровати и всякое ржавое барахло, неизвестно как называющееся.